В. Лазарев - Поживши в ГУЛАГе. Сборник воспоминаний
Он еще и бил меня. Сказал:
— Не подпишешь — подохнешь в этой камере.
Моя одиночная камера была очень маленькая — два на полтора метра, параша стояла под кроватью. Темно. Тусклая зарешеченная лампа едва давала свет. Было много крыс. Следователь вызовет ночью и держит у себя в кабинете и день. Нельзя ни попить, ни поесть. Так прошло семь месяцев. Однажды открывают камеру, а я лежу без сознания на полу. Меня привели в чувство, вызвали доктора и начали подкармливать. Давали рыбий жир и какую-то кашу. Едва я смог стоять на ногах, меня снова повели на допрос. В таком состоянии я подписал все — только бы скорей кончилось это издевательство.
Три человека в каком-то кабинете судили нас троих: Баулина, Баулину и меня. Суд длился десять минут. Дали по 25 лет и 5 лет поражения в правах — как раз вышел указ Сталина о замене смертной казни 25 годами.
Глава 6
В зоне на БАМе
Через два дня после суда меня отправили в Бутырскую тюрьму. В камеру, рассчитанную на шесть человек, затолкали шестнадцать. Примерно через неделю меня перевезли в пересылочную тюрьму на Красной Пресне, а потом отправили на этап. Погрузили нас в товарные телячьи вагоны, повезли в Сибирь. Проезжали мимо Байкала, был мороз, в вагоне все заиндевело.
У меня на шее был фурункул, он назрел и очень болел. Один заключенный сказал: «Давай я тебе выдавлю». Выдавил, после чего я сразу ослеп. Я как стоял, так и присел, уткнул голову в пол и горько заплакал. Плакал я минут двадцать, горячо молясь Богу, потом открываю глаза — увидел свет и от радости опять заплакал.
Так ехали мы до станции Светлая (точно не помню), потом наш поезд пошел строго на север, до станции Ургал. Нас повели в лагерь, но ни один лагерь нас не принимал, так как такого срока ни у кого не было. Этот срок придумал Сталин, чтобы получить побольше бесплатной рабочей силы, — для него люди были как скот.
Наша зона была с двойным ограждением, между двумя рядами проволоки бегали огромные собаки. Поселили меня в барак, указали нары. Соседом оказался симпатичный человек, бывший вор. Он сказал, что давно «завязал», и посоветовал:
— Держись меня, я буду тебе помогать.
Я рассказал ему, кто я. В день, когда давали дольку сахара, блатные тут же его отбирали, но мой сахар сосед не отдал блатным.
На работу возили на строительство железной дороги, которую впоследствии назвали БАМ. Сопка представляла собой сплошную скалу, норма выработки — метр на метр в ширину, пять сантиметров в глубину. За это давали горбушку хлеба. Норму выполнить было невозможно. Лом замерзал, руки отмораживались. Мороз был 63 градуса. Один заключенный вылез из котлована по легкой нужде, его конвой сразу убил.
Так мы жили и работали в нечеловеческих условиях. В нашем бараке оказался баян. Я иногда играл на нем. Однажды пришел сука[24] и сказал:
— Бери баян и пошли со мной.
По дороге наказывал:
— Будешь громко играть, остальное — наше дело.
Зашли в барак, вижу — лежит на нарах человек, воры его разбудили, о чем-то стали с ним разговаривать, потом начали его прокалывать ножами. Я отвернулся и затих, мне приказали:
— Громко играй!
Его продолжали колоть, а он вдруг растолкал всех, прыгнул через стол прямо в окно, выбил раму и попытался бежать. Рама помешала ему, он упал, с трудом добежал до вахты и умер. Никаких разбирательств не было. Мне сказали: «Иди», и я ушел. Таких случаев было немало.
Глава 7
По этапу дальше
Прожили мы в этом лагере с месяц, и нас отправили на этап. Везли долго, переправили на пароме через реку Амур в город Комсомольск-на-Амуре. Из Комсомольска-на-Амуре нас повезли в порт Ванино, что стоит на берегу Татарского пролива. Здесь было двадцать две лагерных зоны. Начальство помещало политических заключенных с ворами и бытовиками в одном лагере.
Я оказался в большом бараке с трехъярусными нарами. Там находились украинцы с Западной Украины, которых называли бандеровцами. Однажды в барак зашел вор:
— А ну-ка, мужики, готовьте для меня и моей братии пожрать, быстро!
Старший барака подошел к нему и говорит:
— Здесь не столовая, можете убираться.
— Ах, ты так со мной разговариваешь?! — говорит вор и всаживает ему в живот нож. — Несите всю жратву сюда, на центр!
Украинцы оказались очень дружными между собой, отлупили его до полусмерти, он еле выполз из барака. Через некоторое время в барак вваливается около сотни уголовников, и начинается потасовка. То же происходило и в других бараках.
Я не мог остаться в стороне и стал помогать украинцам. Бился до тех пор, пока не получил удар — наверное, под солнечное сплетение. У меня перехватило дыхание, и я потерял сознание. Когда очнулся, в бараке лежало человек двадцать убитых, а на территории лагеря творилось что-то страшное: автоматные очереди со всех вышек расстреливали дерущихся в зоне. Потом стрельба прекратилась, и я выглянул из барака. Вижу, въезжают грузовые машины. Отряд вохровцев стал грузить убитых и полуживых в машины. Нагрузили три машины, закрыли брезентом и куда-то увезли. Я слышал, что было девять машин, но видел только три.
Каким-то образом я узнал, что на комендантском ОЛПе есть оркестр и артисты, и попросился перевести меня туда, сказав, что я профессиональный артист. Мою просьбу удовлетворили. Там оказалась концертная группа с оркестром. Я показал свои номера, и меня с удовольствием включили в программу. И вот однажды к нам приезжают генерал Деревянко и начальник культуправления Колымы Цюндер; они сделали просмотр нашей бригаде и отобрали в магаданский театр четырех человек: певца Мухина, скрипача — профессора Таллинской консерватории Эвальда Тургана, аккордеониста Артура Торни и меня. В это время поступило распоряжение дать концерт в Советской Гавани, но ввиду того что у меня срок был 25 лет, мне запретили эту поездку.
Тогда колымское начальство сказало:
— Сделаем так. Они пусть едут, а сейчас набирается этап на Магадан, вы поедете этим этапом. Когда приедете в бухту Нагаева, вас высадят на берегу, к вам подъедет на машине женщина, одета будет в черное (жена генерала Никишова, начальника Маглага). Она выйдет из машины, и, чтобы она вас увидела, вы должны встать.
С этим и попрощались. На следующий день началась погрузка на пароход «Джурма», который с ужасом вспоминают все, кто на нем ехал. Помню, мы спускались в один люк, потом во второй, потом в третий. Третий люк был уже под водой, стены были жутко холодные. Заключенных набилось много. Это были старики и подростки. Находиться там было невозможно. Еда и вода туда не доходили. Чувствуя, что мне тут не выдержать, стал пробиваться на средний этаж, но меня не пускали. Дышать нечем, туалета не было, люди погибали от холода.
