Аркадий Белинков - Юрий Тынянов

Дальше идет сцена Грибоедова с Чаадаевым, в которой с успехом доказано, что Чаадаев сумасшедший.

Начинается с безумия мнительности.

"- Дело в том, что я болен.

- Да, вы бледны, - сказал рассеянно Грибоедов...

- Не то, - протянул Чаадаев, задыхаясь, - я что же, по-вашему, бледен?

- Слегка...

- Я страшно болен, - сказал упавшим голосом Чаадаев... - У меня обнаружились рюматизмы в голове. Вы на язык взгляните, - и он высунул гостю язык.

- Язык хорош, - рассмеялся Грибоедов.

- Язык-то, может быть, хорош, - подозрительно поглядел на него Чаадаев, - но главное - это слабость желудка и вертяжи. Всякий день встаю с надеждой, ложусь без надежды".

Грибоедов советует Чаадаеву лечиться по его системе. Его система "скакание на перекладных".

Но оказывается, что и эта система бесплодна, и Грибоедов признается: "Так и не нахожу себя самого". (За несколько часов до беседы с Чаадаевым Грибоедов сказал эту же фразу Ермолову.)

Чаадаев подхватывает. "Вот как, - сказал, с интересом всматриваясь в него, Чаадаев, - но ведь это болезнь, Это называется боязнь пространства, агорафобия".

То, что Грибоедов называет лечением, Чаадаев считает болезнью. Поэтому оказывается, что Грибоедов тоже болен.

Вся сцена построена на том, что Грибоедов считает безумцем Чаадаева, а Чаадаев Грибоедова. А дальше выясняется, что "все больны". Болезнь Грибоедова - болезнь века: "Все больны... Европа... Она тоже наподобие вас, не находит сама себя". Войны, победы, завоевания, мир - тоже болезнь, безумие, агорафобия.

Потом Чаадаев опоминается от безумия мнительности, но тотчас же начинается безумие оторванности от людей и от времени.

"- Все это глупости, любезный Грибоедов, я вас мучаю такими мизерами, что, право, смешно и глупо. Вы откуда и куда?

- Я? - удивился слегка Грибоедов. - Я из Персии и везу в Петербург Туркменчайский мир.

- Какой это мир? - легко спросил Чаадаев.

- Мир? Но Туркменчайский же. Неужели вы о нем не слыхали?

- Нет, я ведь никого не принимаю, только abbe Барраль ко мне заходит. Газет я не читаю.

- Вы, чего доброго, не знаете, пожалуй, что у нас война с Персией? спросил чем-то довольный Грибоедов.

- Но ведь у нас, кажется, война с Турцией, - сказал равнодушно Чаадаев.

Грибоедов посмотрел на него серьезно:

- Это начинается с Турцией, а была с Персией, Петр Яковлевич.

- Бог с ним, с этим миром, - сказал надменно Чаадаев..."

Чаадаев выпал из времени, и о нем сказано нечто настораживающее: "Новая Басманная с флигелями отложилась, отпала от России". Это настораживает, потому что очень похоже на фразу о Ермолове: "Показалось, что он хочет отложиться, отпасть от империи..." (курсив в обоих случаях мой.- А. Б.). Но о Ермолове так думают люди, раздавившие восстание, а о Чаадаеве - Грибоедов.

И постепенно "сумасшедший" (по мнению Грибоедова) Чаадаев начинает теснить "сумасшедшего" (как думает Чаадаев) Грибоедова. И Грибоедов оправдывается: "Положим, однако, что я еще не совсем с ума сошел... различаю людей и предметы, между которыми движусь".

А после этого сказано: "Все больны".

В конце сцены Чаадаев, услышав о грибоедовском проекте, вдруг неожиданно говорит: "Мой друг, мой дорогой друг... когда я вижу, как вы, поэт, один из умов, которые я еще ценю здесь, вы не творите более, но погружаетесь в дрязги, мне хочется сказать вам: зачем вы стоите на моем пути, зачем вы мешаете мне идти". Сумасшедший, ничего не знавший о Грибоедове, о войне, о мире, выпавший из жизни человек разгадал главное: поэт перестал творить и погрузился в дрязги.

Таков путь, пройденный Грибоедовым и Чаадаевым от "Кюхли" до "Смерти Вазир-Мухтара". Чаадаев в "Смерти Вазир-Мухтара" подается через Грибоедова, и Грибоедов поддерживает официальную версию сумасшествия Чаадаева. И даже опережает ее на восемь лет.

Вот что осталось после поражения восстания: безумный философ.

Пробужденный декабристами Герцен подменен уснувшим Чаадаевым.

Герцен подменен Чаадаевым, толкованным тенденциозно и неправильно, Чаадаевым-безумцем.

Это, конечно, ошибка, раздраженное преувеличение. Но происхождение ее объясняет многое: Тынянов был твердо убежден в том, что гибель декабризма сыграла в русской истории роковую и непоправимую роль.

Разгром восстания был не только одним из многих тяжелых событий русской истории.

Гибель декабризма сыграла роковую и непоправимую роль в истории русской государственности, социальных движений, общественной мысли XIX и начала XX веков. Легкость расправы с декабризмом утвердила уверенность власти в позволительности любых способов подавлять сопротивление, уничтожать инакомыслие, убедило неустойчивую часть общества в позволительности обращаться с ним самым отвратительным, презренным и бесчеловечным образом. И только демократические и революционные движения 60-х годов и 1905 года серьезно колебали эту убежденность.

Поэт, переставший творить, за пять лет до этого написал "Горе от ума", и в первом романе об этом рассказано подробно.

Пять лет бродит человек по России, Персии, Кавказу и появляется во втором романе, чтобы погрузиться в дрязги.

Жизнь постарела на пять лет.

Она состарила Ермолова, состарила Чаадаева, умудрила житейским опытом постаревшего Пушкина, и "знаменитый человек, автор знаменитой комедии, восходящий дипломат" Грибоедов стал старым.

Не постаревшим, а старым. Оказывается, что Грибоедов стар уже в "Кюхле", двадцати семи лет от роду. "Они были однолетки, но Вильгельм чувствовал себя гораздо моложе. Сухой голос и невеселая улыбка Грибоедова были почти старческие". Грибоедов "Смерти Вазир-Мухтара" не вступает в противоречие с Грибоедовым "Кюхли", а продолжает его.

Отличаются Грибоедовы двух романов только разными степенями концентрации. И так как это еще только очень умеренный "Кюхля", а не поражающий своей значительностью "Вазир-Мухтар", то бывает, что "иногда, особенно после какой-нибудь слишком желчной фразы, он улыбался Вильгельму почти по-детски". Это Грибоедов в пору, когда создавалось "Горе от ума". В "Смерти Вазир-Мухтара" Грибоедов не улыбается. В "Смерти Вазир-Мухтара" сытые победители рассказывают подлые анекдоты и раскатисто хохочут.

Грибоедов был старше Кюхельбекера лишь на два года, но в романах Тынянова они представляют разные эпохи. Попытка Грибоедова как-нибудь соединить переломленное на Петровской площади время кончается гибелью. Выпавшему из времени человеку, ушедшему от своей молодости и оказавшемуся чужим людям новой Эпохи, пристанища нет, убежища нет.

Всю жизнь он ищет убежища.

В "Кюхле" это загнало его на Кавказ. "Здесь, по крайности, пунктум. Край забвения (последние слова Грибоедов произнес почти с удовольствием)". Это сказано на первой странице главы о Кавказе, а на последней странице рассказано, как он собирается бежать с Кавказа и останавливается в последнюю минуту: "Не могу отважиться в любезное отечество".