Анатолий Левандовский - Жанна дАрк

Так говорила Жанна, громко и уверенно…

Епископ слушал ее, не перебивая.

Клерк, строчивший протокол, записал на полях листа: «Responsio mortiflera», что значило: «Ответ, ведущий к смерти».

И правда, теперь не оставалось сомнений. Жанна «снова впала в ересь», а следовательно, ее могла ожидать только смерть.

Во вторник, 29 мая, судьи и ассистенты собрались в архиепископской церкви. После короткой дискуссии было принято решение:

«…передать осужденную в руки светских властей, прося, однако, их действовать с предельной мягкостью…»

Эта лицемерная формулировка означала, что Жанна будет возведена на костер.

Некоторые члены суда считали, что девушке предварительно следовало бы снова прочесть акт отречения, дабы она лучше «осознала» всю тяжесть своего поступка.

Но епископ в страхе отверг этот проект.

Зная, что полный текст отречения не соответствует той бумажке, которую прошлый раз читали Жанне, он боялся, как бы девушка, заметив подлог, не подняла шума.

Публичное осуждение «еретички» было назначено на следующий день. Чтобы не затягивать дела, завтра же было решено огласить и привести в исполнение новый, приговор.

Было около девяти часов утра, когда Жанну в последний раз вывели из тюрьмы. Ее посадили на телегу и медленно повезли по тесным извилистым улицам. Телегу сопровождал конвой из восьмидесяти английских солдат.

Девушка горько плакала. Теперь, когда смерть была так близка, она вдруг почувствовала весь ужас своего положения. Она страстно хотела жить: ей было всего девятнадцать лет… Особенно боялась она костра. Ей казалось, что более страшной казни не существует. Уж лучше бы ей отрубили голову, чем обращать в пепел ее молодое девичье тело.

Угасли последние надежды. Сейчас ничто ее не спасет. Великой победы, на которую она так уповала, не произошло. Несколько дней назад отряд храброго Потона Сентрайля почти пробился к Руану. Но силы годонов казались неистощимыми. Храбрецов-французов искрошили и рассеяли, а их полководца забрали в плен.

Итак, остается умереть, умереть страшной смертью. Перед этим еще придется вытерпеть очередную пытку: ее опять будут убеждать «позаботиться о своей душе». О боже! Только бы хватило духу все это перенести и остаться такой же твердой…

Жанна крепче сжимает зубы. Ей очень тяжело. Но у нее хватит сил достойно встретить свою страшную участь.

Обстановка на площади Старого Рынка напоминала то, что было в прошлый четверг на кладбище Сент-Уэн. Так же много народу, так же блестят острия английских алебард и так же возвышаются деревянные помосты, на одном из которых заседает весь синклит, на другом — проповедник ждет свою жертву.

Но теперь тянется вверх и третий эшафот.

Он очень высокий. Его основание сделано из гипса, а вокруг ровными штабелями наложены дрова. Посреди эшафота — столб. На нем доска с надписью:

«Жанна, называющая себя Девой, вероотступница, ведьма, окаянная богохульница, кровопийца, прислужница сатаны, раскольница и еретичка».

На этот помост осужденную возведут в конце процедуры. А пока что ее, как и в прошлый раз, помещают против проповедника.

Сегодня проповедь читает мэтр Никола Миди, доктор теологии, которому уже приходилось увещевать непокорную «еретичку». Впрочем, теперь это делают только ради формы.

Тема проповеди: «Если болен один член церкви, вся церковь больна».

Мэтр Никола Миди воодушевлен. Он говорит с жаром. Он уверяет, что единственная возможность для «больной церкви» «выздороветь» — это «отсечь зараженный член».

И он заканчивает словами:

— Иди с миром, Жанна. Церковь больше не может тебя защищать…

Девушку заставляют стать на колени. Ей советуют подумать о душе, покаяться в грехах, пока есть время.

Жанна молчит. Только слезы двумя тонкими ручейками катятся по ее впалым щекам.

Но вот снова, как в то утро, поднимается монсеньер епископ. Выражение его лица проникнуто печальной важностью. Читая приговор, он как бы продолжает развивать тему проповеди:

«…Мы объявляем тебя, Жанна, вредным членом церкви и, как такового, отлучаем от нее: мы отдаем тебя в руки светской власти, прося ее, однако, смягчить свой приговор и избавить тебя от членовредительства и смерти…»

«Святая церковь» никогда не проливала крови. Но если бы бальи города Руана осмелился удовлетворить ее просьбу и «избавить от смерти» осужденную, он сам был бы мгновенно отлучен и объявлен еретиком.

Время близилось к полудню. Английских капитанов и солдат разбирало нетерпение. Чего тянут эти монахи? Или они опять, как тогда, хотят спасти ведьму? Ну нет! Если они и на этот раз попытаются творить свои козни, они сами не уйдут живыми.

Группа военных окружила эшафот, на котором находились Жанна и проповедник.

— Эй, поп! Уж не хочешь ли ты нас заставить здесь обедать?

Мэтр Никола Миди развел руками, показывая, что его функции окончены. Бальи хлопнул в ладоши. Два дюжих сержанта взобрались на помост, схватили девушку и стащили ее вниз.

Жанна была передана в руки палача.

Эшафот действительно был очень высоким. Это сделали для того, чтобы все могли видеть еретичку. Но и она видела всех и все. Ее взор постепенно поднимался над площадью Старого Рынка. Пока палач привязывал ее к столбу, неожиданно вышло солнце. В его лучах словно купались люди, деревья и кровли зданий. Теперь помост с господами прелатами и толпы англичан совершенно исчезли из поля зрения Жанны. Она глядела вдаль и мучительно старалась что-то вспомнить…

И вдруг вспомнила.

Вспомнила одну из самых ярких картин детства, картину, которая потом много раз являлась ей наяву и во сне.

Она снова была на вершине старой башни «островной крепости» — заброшенного замка Бурлемон. Ее окутывал дивный свет, и сказочная страна грез казалась беспредельной. А она была маленькой королевой этой страны, властительницей вечной мечты о счастье…

О, как довольна она, что нашла путь сюда, наверх, из глубины смрадного подземелья! Теперь ей ничто не страшно и уже не будет страшно никогда. Она вырвалась из тьмы к свету и победила.

И точно ослепительная вспышка молнии внезапно прорезала мозг Жанны.

Да, она победила! Вот та долгожданная «великая победа», на которую она так упорно надеялась и в которую уже больше не верила!

Это победа над подлыми судьями, над ложью и клеветой, над искушениями и ужасом одиночества.

Это победа над самой смертью.

И — кто знает? — быть может, этой победе, венчающей ее миссию, суждено принести не меньшие плоды, чем дали Реймс, Орлеан или Патэ.

Эта победа вновь возвращает Жанну к простым людям, к народу, который ее породил и который вдохнул в нее необъятные силы.