Николай Пияшев - Воровский

Накануне отъезда в Рим Вацлав Вацлавович с дочкой выехал в подмосковный санаторий, чтобы отдохнуть и полечиться. Но им не повезло. Возвращаясь в Москву, на одной из станций они выпили сырого молока и оба заболели. Чувствуя недомогание, Воровский написал доктору Левину, врачу Кремлевской больницы, записку: «Многоуважаемый Лев Григорьевич, не урвете ли Вы минутку зайти ко мне и спасти меня от неминуемой гибели. Нахожусь при последнем издыхании, но, как человек благовоспитанный, конечно, подожду умирать до Вашего прихода».

Вначале Вацлав Вацлавович думал, что болезнь не так опасна. Но состояние быстро ухудшалось, Пришлось лечь в Кремлевскую больницу. Оказался брюшной тиф. Нина быстро поправилась, а Воровскому становилось все хуже. Ослабленный в тюрьмах и ссылке, организм плохо боролся с болезнью. Наступило внутрикишечное кровоизлияние, и Воровский очутился на краю гибели. Однако он не терял присутствия духа, шутил над своей болезнью. Друзья и знакомые Воровского, посещавшие его, все, как один, отмечали его необыкновенное мужество.

Анатолий Васильевич Луначарский, навестивший Воровского, впоследствии вспоминал: «С совершенным изумлением сидел я у ног больного и слушал нескончаемый град шуток, причем шутил он над собой, над своими, быть может, последними вздохами, над всяким страхом смерти, над всяким бредом о бессмертии. Спокойная шутка и необычайная улыбка Фавна на этом исхудавшем лице с печатью наступающего конца показались мне каким-то победным гимном, похожим на некоторые звучания симфонии Скрябина. Я вышел тогда из больницы совершенно потрясенным, и тогда же пришла мне в голову мысль, что такая победа над смертью возможна только для бессмертных людей».

Владимир Ильич, горячо любивший и ценивший Воровского, внимательно заботился о своем больном друге, постоянно справлялся о его здоровье. По просьбе В. И. Ленина в Кремль доставлялись бюллетени о состоянии здоровья Воровского. Когда же кризис миновал, Владимир Ильич позвонил в больницу и спросил, можно ли ему навестить Воровского. Получив утвердительный ответ, Ленин вместе с Бонч-Бруевичем отправился в больницу. Они нашли Вацлава Вацлавовича в отдельной палате. Он лежал высоко на подушках, страшно худой и бледный, говорил слабым и невнятным голосом. Владимир Ильич вошел в комнату, приветливо улыбнулся Вацлаву Вацлавовичу и, как передает Бонч-Бруевич, погрозив пальцем, сказал:

— Молчите! Не разговаривайте!

— Извольте представиться: голодающий индус из владений его величества короля английского, — шутя над самим собой, полушепотом проговорил Вацлав Вацлавович.

— Но нам нужно, чтобы вы были абсолютно здоровы! Италия ждет вас, а вы так плохо себя ведете, — пошутил Владимир Ильич.

Вацлав Вацлавович заметно оживился и вдруг стал быстро говорить.

— Тише, тише, так нельзя, — сказал Владимир Ильич. — Вы помолчите, лучше я расскажу… Не надо тратить силы.

И Владимир Ильич стал тихо, задушевно беседовать с больным.

По выражению лица Воровского Бонч-Бруевич понял, что он хочет что-то сказать Владимиру Ильичу наедине. Все вышли из комнаты. Минут через пятнадцать Владимир Ильич стал дружески прощаться с Воровским.

— Теперь отдыхайте… Засните лучше… — улыбаясь, Ленин затворил за собой дверь.

И тотчас же шепотом спросил у врача:

— Ну, как он? Плох, слаб?

— Очень слаб, — ответил врач, — но непосредственная опасность миновала.

— Прошу вас, берегите его: это прекрасный товарищ… Если чем могу быть полезен, звоните прямо ко мне…

— Бедняга Вацлав Вацлавович, как переменился… Тяжелая болезнь… Выживет ли? — сказал Владимир Ильич Бонч-Бруевичу. Лицо Ленина стало задумчивым и печальным.

— А их финансовые дела? Небось Дора Моисеевна совершенно поистратилась на больных. Вы узнайте деликатно, по-товарищески, чтобы не обидеть, — обратился Владимир Ильич к Бонч-Бруевичу. — В такие минуты люди особенно чутки к обиде. Не забудьте сказать мне, что узнаете…

Бонч-Бруевич ответил, что по его докладу Малый Совнарком из свободных кредитов отпустил уже небольшую ссуду Воровскому.

— Это хорошо… Но когда это было? Давно? Теперь выздоравливает и он и дочка, необходимо усиленное питание. Надо помочь…

На другой день Бонч-Бруевич доложил Владимиру Ильичу о том, что у жены Воровского ничего нет и что она на рынке вынуждена продавать вещи, чтобы покупать продукты.

Тотчас же, 27 августа, Владимир Ильич написал записку в Малый Совнарком: «Ввиду крайне тяжелой и опасной болезни т. Воровского (брюшной тиф, воспаление легких и пр.), прошу спешно разрешить выдачу крупного пособия на лечение и питание усиленное» [35].

На докладной записке В. Бонч-Бруевича (о выдаче пособия Воровскому) Ленин написал: «Поддерживаю эту просьбу, ибо видел сам тяжелое положение Воровского и получил такое же указание от некоторых товарищей» [36].

А через месяц Владимир Ильич снова просил Малый Совнарком рассмотреть его просьбу: «Если нельзя достать сестры на иных условиях, — писал он, — придется, пожалуй, пойти еще на расходы. Надо непременно долечить и отправить в Италию».

Кроме того, Владимир Ильич обратился к шведским товарищам, хорошо знавшим Воровского, с просьбой прислать «чего бы это ни стоило медикаментов и подходящего продовольствия для больного Воровского». И, как вспоминал Фредерик Стрем, нужные лекарства и продукты были высланы. Они очень пригодились больному.

Только в декабре 1920 года Воровский вышел из больницы. Он был еще худ и слаб, но глубоко запавшие глаза уже искрились в счастливой улыбке.

Дома Вацлав Вацлавович заглянул в зеркало: прямой нос заострился, овал лица сузился, в слегка отросших волосах появились целые пряди седины.

— Ничего, — усмехнулся он в зеркало, — голодающий индус еще повоюет с английским королем…

В это время к Воровскому обратилась с просьбой семья умершего инженера Евнина, с которым работал Воровский в Петрограде в первую мировую войну. Хотя Воровский был еще слаб и недостаточно окреп, чтобы заниматься делами, он не мог оставить просьбу без ответа. В январе 1921 года Воровский отправил письмо В. И. Ленину: «На рассмотрение Совета Народных Комиссаров должно поступить ходатайство Петроградской электросилы об обеспечении пайком и деньгами семьи недавно умершего электроинженера И. Д. Евнина. Зная хорошо покойного в течение нескольких лет, считаю своим долгом самым горячим образом поддержать это ходатайство. И. Д. Евнин, всегда сочувственно относившийся к революционному, в частности рабочему, движению, был одним из немногих инженеров, которые после Октябрьского переворота остались на своем посту, работая с той же добросовестностью и преданностью делу, что и раньше. Обеспеченье семьи покойного было бы наиболее целесообразной формой признания его заслуг перед Советской властью».