Павел Фокин - Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 2. К-Р.

«Из всех встречавшихся на моем жизненном пути снобов, несомненно, Маковский был наиболее снобичен. Особенно белые и крахмаленные груди над особенно большим вырезом жилетов, особенно высокие двойные воротнички, особенно лакированные ботинки и особенно выглаженная складка брюк. Кроме того, говорили, что в Париже он навсегда протравил себе пробор особенным составом. Усы его глядели как-то нахально вверх. Поэты, начинавшие свою деятельность под эгидой „Аполлона“, – Георгий Иванов, Георгий Адамович – заимствовали от него часть манер; однако им отнюдь не давался его бесконечный, в полном смысле слова хлыщеватый, апломб. Выучиться холить и стричь ногти „à la papa Maco“ (как они называли своего патрона) было гораздо легче, чем усвоить его безграничную самоуверенность» (В. Пяст. Встречи).

«Со своим моноклем, который то появляется у него в глазу, то выпадает из него, он похож на кутилу из „Симплициссимуса“, он элегантен особой, небрежной элегантностью, которую трудно подделать, с нею надо родиться, ведь он сын первой красавицы России – жены Константина Маковского. Он высок ростом, обладает той капризной взбалмошностью и мягкостью движений, которые свойственны сыновьям, избалованным страстно влюбленными в них матерями. Он чуть горбится, как все высокие люди, чуть впалая грудь, чуть лысоват. На нем элегантнейшая черная, мохнатая визитка, палевый жилет, серые брюки из грубой ткани с нитями, толщиной в веревку.

А муж твой носит томик Уайльда,Шотландский плед, цветной жилет…Твой муж – презрительный эстет, —

так сказал Александр Блок довольно язвительно о многих героях того времени… Но это меньше всего относится к Сергею Маковскому, так как в нем доминировал не костюм, а существо его личности. Он напряженно, страстно всматривается в каждый холст, то подходит к жене, бормочет ей что-то, то бросает ее одну и подбегает к холсту, чтобы вглядеться в лепку, в сгустки красок. Его правая рука нервно двигается, он то вскидывает монокль в глаз, то стеклышко выпадает, на лету подхватываемое рукой… Он весь в движении, окружающей толпы для него нет… существует только живопись Серова. Он весь ушел в себя, в свои ощущения, вызванные живописью. Монокль не мешал Сергею Маковскому быть зорким. Он считал своею обязанностью искать, открывать новые таланты, объяснять в печати их особенности и заставлять полюбить их… Он первый открыл Сарьяна… Он первый сформулировал обязанность художественного критика как борьбу на два фронта: против рутины и пошлости старого и против шарлатанства, надувательства, продиктованного честолюбием некоторых „новаторов“.

За многое можно сказать ему спасибо и сейчас и простить ему визитку и монокль» (В. Милашевский. Тогда, в Петербурге, в Петрограде).

«Как Маковский в свое время вспоминал, впервые он попал в Париж в день торжественного погребения Виктора Гюго, и теперь даже жутко подумать, когда это могло происходить. В молодости он часто ездил за границу, знал Европу „как свой карман“, а затем провел в ней более половины своей долгой жизни (умер он 85 лет). Был он не только внутренне, но и внешне, с той долей кокетства, которая была ему свойственна, холеным „европейцем“.

А между тем он был бы гораздо более на своем месте на берегах Невы, за редакторским столом своего детища, журнала „Аполлон“, воспитавшего эстетические вкусы целого поколения. Может быть, этим его свойством и объясняется, что он сохранил до конца дней свою „петербуржскость“ – в манерах, в выговоре, в обращении с посторонними, в отношении к жизни. Собственно, он оказался из „последних могикан“ этой ископаемой породы.

Его почему-то недостаточно ценили по достоинству, не прочь были над ним исподтишка подсмеиваться, не всегда принимали всерьез, может быть, потому, что даже в его высокой и худощавой фигуре было что-то донкихотское. Между тем это был человек не только с огромным культурным багажом и необъятным грузом воспоминаний, но и с тонким вкусом и большим личным обаянием. Он нередко увлекался, чего-то недооценивал, что-то переоценивал, но отчасти в этом и заключалось его своеобразие.

…Заслуга или удача Маковского заключалась в том, что в свой „Аполлон“, основывая его в годы угасания символизма, ему удалось привлечь в качестве ближайших сотрудников, а отчасти и менторов, таких людей, как Иннокентий Анненский, Вячеслав Иванов, Кузмин – проповедовавший „прекрасную ясность“, Гумилев с его тонким поэтическим вкусом. А кроме того, благодаря его „Страницам художественной критики“ стали известны и даже популярны имена многих художников, едва начинавших свое восхождение (стоило бы здесь упомянуть хотя бы имя Шагала).

Ведь именно на страницах „Аполлона“ появились первые стихи Ахматовой и Мандельштама, а рядом с ними впервые увидел свет знаменитый цикл „Итальянских стихов“ Блока, по поводу которых у поэта с редактором возникла любопытная „перепалка“. Маковский часто бывал чрезмерным пуристом и указывал Блоку на кое-какие грамматические погрешности в его стихах. Блок, однако, на исправления не соглашался, и Маковскому, будь сказано к его чести, пришлось сдаться» (А. Бахрах. Отец «Аполлона»).

МАКСИМ ГОРЬКИЙ

Прозаик, драматург, поэт, литературный критик, общественный деятель. Один из учредителей книгоиздательского товарищества «Знание». Публикации в журналах «Жизнь», «Современная мысль», «Современник», «Летопись» и др., сборниках «Знание». Сборники рассказов «Очерки и рассказы» (СПб., 1898), «Сказки об Италии» (Берлин, 1913; Пг., 1915). Повести «Двадцать шесть и одна» (1899), «Фома Гордеев» (1899), «Трое» (1900), «Жизнь ненужного человека» (Берлин, 1908), «Исповедь» (Берлин, 1908), «Лето» (Берлин, 1909), «Романтик» (Берлин, 1910), «Городок Окуров» (Берлин, 1910), «Жизнь Матвея Кожемяки» (Берлин, 1910), «Мордовка» (Берлин, 1911), «Детство» (Берлин, 1914), «В людях» (Пг., 1918), «Мои университеты» (Берлин, 1923) и др. Поэма «Человек» (1913). Пьесы «Мещане» (1902), «На дне» (1902), «Дачники» (1904), «Варвары» (1906), «Враги» (1906), «Последние» (1908), «Встреча» (1910), «Чудаки» (1910), «Васса Железнова» (1910) и др. Публицистические эссе «Мои интервью» (Штутгарт, 1906), «В Америке» (Штутгарт, 1906), «Революция и культура. Статьи 1917 г.» (Берлин, 1918), «Несвоевременные мысли. Заметки о революции и культуре» (Пг., 1918). Романы «Мать» (1906; впервые опубл. в пер. на англ. яз. в журнале «Appleton Magazin», N.Y.), «Дело Артамоновых» (Берлин, 1925; М.; Л., 1926), «Жизнь Клима Самгина» (ч. 1–3, Берлин, 1927–1931; ч. 4, М., 1937).

«Внешность его была весьма заметная: высокий, сухощавый, несколько сутулившийся; длинные плоские волосы, закинутые назад, почти до плеч, маленькие светлые усы над бритым подбородком, умные, глубокие глаза и изредка, в минуты особой приязни, очаровательная улыбка, чуть заметная. В речи его характерно выделялась буква „о“, как у многих волжан, но это „о“ звучало мягко, едва заметно, придавая речи какую-то особую самобытность и простоту, а голос был мягкий, грудной, приятный. Одевался он обычно в черную суконную рубашку, подпоясанную узким ремешком, и носил высокие сапоги» (Н. Телешов. Записки писателя).