Николай Егоров - Каменный Пояс, 1980

Работая над «Петербургским изгнанником», автор публикует ряд статей и очерков о выдающемся писателе-революционере: «Радищев в журналистике дореволюционной Сибири», «Радищев о Сибири», «Зарубежная печать о Радищеве», «Интерес Радищева к Востоку» и другие. Заметным явлением в литературоведении тех лет был выход книги А. Шмакова «Радищев в Сибири» (Иркутск, 1958), в которой всесторонне освещалась жизнь и деятельность писателя в ссылке, а также его связи с передовыми людьми далекого края.

Стремясь к предельной достоверности в изображении персонажей и событий, Шмаков долго и скрупулезно собирал необходимые материалы, начиная от документов, хранящихся в архивах, и кончая записью песен, преданий в местах, где развертывается действие романа. Прочитаны были сотни книг, в том числе уникальные издания конца XVIII — начала XIX века, которые помогли автору войти в атмосферу жизни описываемого времени, усвоить и специфический аромат светских салонов с их манерной речью, заученными гримасами и жестами, и характерные особенности речи чиновников, крестьян, купцов.

И доныне хранящаяся в доме у писателя литература о Радищеве — одна из самых уникальных. Нельзя без волнения листать страницы книг, в полном смысле пахнущих временем, таких, как «Описание столичного города Санкт-Петербурга» (в 2-х частях, 1794 г.), «Путешествие флота капитана Сарычева» (Спб., 1802), «Сибирская летопись» (XVII в.), «Кяхта» (Сборник документов о торговле России с Китаем — XVIII в.) и другие.

Сибиряк по рождению, Александр Шмаков, казалось бы, хорошо знал многие места, которые проезжал Радищев. Но писатель счел это знание недостаточным. Желание быть максимально точным позвало в дорогу: писатель — то на машине, то на лодке, то просто пешком — повторил почти весь путь Радищева от Москвы до Илимска. Правда, это было совсем другое время: города, села, дороги, а главное, люди совершенно преобразились — и все же путешествие не было напрасным. Оно обогатило автора конкретным представлением о протяженности пути, проделанного ссыльным писателем-революционером, помогло возбудить фантазию и, оттолкнувшись от сохранившихся с XVIII столетия реалий, воссоздать достоверные картины прошлого.

Книга, охватывающая самый драматический период жизни Радищева — с момента ареста и до трагической развязки, когда писатель, почувствовав безысходность своего конфликта с царской властью, покончил с собой, — построена предельно просто. Здесь нет искусно закрученной фабулы, эффектных поворотов сюжета, нет ни малейшей попытки изукрасить слог радужными красками модной исторической стилизации. Сама судьба Радищева настолько драматична, так богата неожиданными поворотами и перепадами в счастье и несчастье, что автору оставалось только воспроизвести все это с точностью и художественным тактом. Скрупулезность, даже, мы бы сказали, педантичность в изображении всех перипетий и обстоятельств жизни героя, его «мыслей и чувствований» — одно из неоспоримых достоинств «Петербургского изгнанника».

Разумеется, в художественном произведении нельзя было обойтись без вымысла, без обобщенных образов. Одним из них является в романе образ Степана, слуги Радищева: на самом деле с писателем отправилось в ссылку несколько дворовых. Извлеченный из архивных источников факт, одно только упоминание о нем фантазия художника часто превращает в живую сцену, в яркий образ, многозначительный разговор, органически входящий в композицию произведения.

Например, в путевом дневнике Радищева Шмаков встретил краткую запись о ночлеге в доме крестьянина Федота Блинова. Одно упоминание — больше ничего. Но этого было достаточно, чтобы в романе появился важный в идейно-художественном отношении эпизод, показывающий характер простого землепашца. Очень бегло в дневниках и письмах Радищева описывается его размолвка с отцом: два-три намека на то, что ее причиною стало нежелание Николая Афанасьевича, крайне набожного человека, признать Рубановскую, свояченицу, женою сына, а их детей — своими внуками (тем самым они лишились права наследства). Под пером Шмакова ссора превращается в психологическую драму, в острый конфликт, еще больше усугубляющий трагическое начало в образах Радищева и Елизаветы Васильевны.

«Петербургский изгнанник», следовательно, далеко не летопись, даже не историческая хроника, хотя жанровые признаки романа могут быть определены именно так. Книга живет и дышит, кипит водоворотом страстей, подымается до высот патетики, до подлинного трагизма, а рядом могут идти страницы, проникнутые тонким лирическим чувством, ощущением красоты и силы народной жизни.

Самое интересное в романе — образ Радищева. Перед нами кристально чистый, цельный, исключительно обаятельный человек. Мягкие черты лица, женственный бархат больших карих глаз, красивый разлет бровей, деликатность в обращении — даже с людьми, которые почему-либо неприятны ему, воспитанность, интеллигентность, — все это отнюдь не находится в дисгармонии с постоянными проявлениями могучего духа, железной воли Радищева.

Некоторые критики говорили о Шмакове как о писателе исключительно публицистического, рационалистического плана, обвиняли его в одностороннем показе образа главного героя. Но можно ли говорить об односторонности, если и по дороге в ссылку, и в Илимске, где он томился без малого шесть лет, и по возвращении в Петербург мы видим Радищева в самых различных проявлениях характера. Вот он — умный, гордый, смело держащийся на суде; вот робкий, страдающий, мучимый памятью о первой жене; вот резкий, надменно-холодный, даже жестокий в эпизоде, когда английские купцы, не веря в его неподкупность, редкую в среде таможенных чиновников, решили «наладить» с ним отношения при помощи дорогих подарков. Радищев в книге — отличный семьянин, не просто родитель, но и друг и наставник детей; он может быть вдумчивым исследователем и добивается выдающегося научного успеха, ища способ борьбы с оспой; и в то же время это меланхолический мечтатель, поэт, насмешник, выводящий из себя дубоголового земского начальника Дробышевского…

Какая же это односторонность? Другое дело, что самые заветные мысли Радищева, как стрелка компаса, все время обращены в одну сторону. Что ж, это так: великий гражданин России, первым открыто выступивший против крепостного права, первым дерзнувший замахнуться на царский трон, имел «одну пламенную страсть», и потому, оглядываясь вокруг себя, не может не замечать царящие повсюду гнет, несправедливость, злоупотребления властей, не может не искать из этого выхода.

Другой замечательный образ романа — Рубановская. Она воплощает в себе лучшие черты сильной и самоотверженной русской женщины, тот художественный тип героини, который представлен в нашей литературе именами декабристок, чей подвиг предварила Елизавета Васильевна. На ее долю выпали поистине небывалые испытания. Сначала она решительно последовала за Радищевым в ссылку, нагнав его уже в Тобольске вместе с детьми — своими племянниками. Никакие уговоры, угрозы, отлучения не смогли остановить мужественную женщину. Но тяжелее всего были нравственные муки: любовь к Радищеву, которую она таила многие годы, теперь рвалась наружу, но чувство женского достоинства заставляло молчать… Когда же страсти дано было раскрыться, когда Елизавета Васильевна завоевала ответное чувство изгнанника и по справедливости познала счастье любви, материнства, наступил черед новых испытаний: нужно было, не склоняя головы, выдерживать ехидные взгляды обывателей, бороться за свое счастье с церковью, с родственниками Радищева.