Андрей Жуков - Барон Унгерн. Даурский крестоносец или буддист с мечом

Правда, Андрей Кручинин находит в рассказе В. И. Шайдицкого историческую несообразность. «Шайдицкий, — пишет Кручинин, — по его собственному утверждению, «приехал в Даурию в начале февраля 1920 года», когда поезд Жанена уже должен был проследовать полосу отчуждения, а готовившееся покушение, судя по тексту воспоминаний, следует отнести самое раннее к марту». По предположению Кручинина, «в действительности речь шла о штабном эшелоне кого-либо из старших начальников Чехо-Словацкой армии, возможного генерала Сырового. Имена двух генералов-предателей, похоже, были вообще для русских офицеров взаимозаменяемыми…»

Показательно, что лишь два высших офицера русской армии на Дальнем Востоке — атаман Г. М. Семенов и барон Р. Ф. Унгерн-Штернберг, — находившиеся с Омским правительством в довольно сложных отношениях, нередко вступавшие в конфликты и с Верховным правителем — адмиралом А. В. Колчаком, не бросили своего главнокомандующего, а предприняли попытку или спасти его (Семенов), или, по крайней мере, отомстить за него.

Многие русские люди надолго запомнили ту предательскую роль, каковую сыграли западные «союзники» в крушении белого дела в Сибири и на Дальнем Востоке. В1938 году безымянный читатель Русской публичной библиотеки в Белграде напишет на одной из страниц экземпляра «Воспоминаний» атамана Семенова: «Русская молодежь! Помните всегда о предательстве мерзавцев — чехов и французов! Ненавидьте эти две подлые нации как только возможно и в будущем вредите им как только можете!..» Наверное, под этими злыми, но искренними строчками мог вполне подписаться и барон Р. Ф. Унгерн-Штернберг.

Унгерн испытывал непреодолимое отвращение к ценностям современного ему западного мира, того мира, который стал соблазном для многих образованных русских людей, в том числе и для большинства вождей Белого движения. В этом мире произошел окончательный отказ от принципов Божественной иерархии, наступил упадок, угасание чистого принципа верховной власти и авторитета. На смену поставленных Богом царям и вождям пришел «демос», массы, проклятое «третье сословие», получившее доступ в политику. По словам итальянского философа Ю. Эволы, чрезвычайно близкого по своим историософским идеям к взглядам самого Унгерна, произошла инволюция человеческого общества, «обусловленная внутренним вырождением самого человека, которое выражается в том, что верх в нем берут склонности и интересы, связанные с натуралистической, грубой, стихийной жизненной составляющей человека». Интереснейшие заметки об историософских взглядах Унгерна оставлены H.H. Князевым, служившим начальником комендантской команды Азиатской конной дивизии и в силу своего положения приближенным к барону. Несмотря на некоторую их сбивчивость и затемненность (писал их Князев в середине 1930-х годов — многое из сказанного Унгерном стерлось, забылось, возможно, не все было доступно пониманию самого Князева), эти заметки представляют для нас огромный интерес.

«Барон утверждал, что с некоторого времени человеческая культура пошла по ложному и вредному пути. Вредность барон усматривал в том, что культура нового времени в основных проявлениях перестала служить для счастья человечества — возьмем ли ее, например, в области технической или новейших форм политического устройства, или же хотя-бы в сфере чрезмерного углубления человеческих познаний, потому что Р. Ф. считал величайшей несуразностью, что вновь открытые глубины этих познаний не только не приблизили человека к счастью, а, пожалуй, отдалили и в будущем еще больше отдалят от него.

Таким образом, культура, как ее обычно называют — европейская культура, дошла до отрицания себя самой и из величины подсобной сделалась как бы самодовлеющей силой. На поставленный ему собеседниками вопрос о том, в какую же эпоху человечество жило счастливо, Р. Ф. ответил, что в конце Средних веков, когда не было умопомрачительной техники, люди находились в более счастливых условиях, хотя это и звучит как парадокс (вспомним, что в ту пору и рыцарство было таковым в любимом для барона Унгерна смысле). Для двадцатого века уже ясно, что развитие техники идет в ущерб счастью рабочего, потому что машина вытесняет его шаг за шагом. Борьба за существование обостряется, говорил далее барон, развивается чудовищная безработица, и как результат изложенного процесса повышаются социалистические настроения. Барон Унгерн полагал, что Европа должна вернуться к системе цехового устройства, чтобы цехи, то есть коллективы людей, непосредственно заинтересованных как в личном труде, так и в производстве данного рода в целом, сами бы распределяли работу между сочленами на началах справедливости.

Невольно поражаешься и осведомленности, и как бы прозорливости барона в социально-политических вопросах, потому что взгляды, высказанные им в 1921 году, близки к новейшему понятию о «цехизме», появившемуся в английской литературе значительно позднее. Можно было думать… что основы учения о «солидаризме», зародившегося во Франции в 1906 г., были барону не чужды. Равным образом Роман Федорович тогда уже предвидел роль того политического направления, которое ныне носит наименование «фашизма» и является самообороной общества против растущего влияния коммунизма.

Назревавший конфликт между личностью и культурой разрешался бароном в совершенно «унгерновском» стиле, а именно: вся европейская культура, ушедшая по неправильному пути, заслуживает лишь того, чтобы смести ее с азиатских степей до берегов Португалии! На развалинах Европы нужно начать новое строительство с тем, чтобы, пользуясь опытом минувшего, не повторить уже ошибок прошлых веков. Смелый вождь, как говорил дальше барон, может совершить это «оздоровление» Европы при помощи народов-конников, то есть казаков, бурят, татар, монголов, киргизов, калмыков и т. д. Только среди природных конников в наш меркантильный век, по мнению барона, еще хранится искорка того же огня, который вдохновлял таких же конников, средневековых рыцарей, на подвиги высокого героизма.

Барон Унгерн далее пояснял своему собеседнику, что собственно монголы, то есть халхинцы, баргинцы и тибетцы, ближе всего подходят для означенных целей. По существу, они стоят на той же ступени культурного развития (может быть, только в иных формах), которое было в Европе в конце XIV и начале XV века. Этот именно исторический момент барон считал как бы отправным в деле созидания обновленной культуры. Ему казалось, что в 1920 г. уклад семейных и общественных отношений и государственное устройство Монголии во многих чертах походили на феодально-цеховую Европу».

Комментируя это изложение взглядов барона Унгерна на ход человеческой истории, исследователь А. С. Кручинин делает, на наш взгляд, очень важное и принципиальное замечание: «Таким образом, противопоставляются не религии и даже не цивилизации… а эпохи — и именно с этой точки зрения Унгерна и привлекали «народы-конники», только они казались барону стоящими «на той же ступени культурного развития… которое было в Европе в конце XIV и начале XV века… Приведенное выше пространное изложение взглядов нашего героя резко противоречит самому духу буддизма неоднократно подчеркнутым стремлением к переустройству земной жизни во имя достижения счастья…». В своей деятельности барон Унгерн руководствовался девизом отнюдь не буддистских лам, а средневековых рыцарей-крестоносцев: «По другую сторону войны всегда лежит мир, и, если ради него нужно сразиться, мы сразимся».