Юрий Сушко - Друзья Высоцкого

«Господин Президент! Обращаюсь к Вам не столько с целью привлечь Ваше внимание к затронутой проблеме – это у всех на слуху и на виду, а с надеждой на некоторый минимум Ваших поручений по неотложным реанимационным мероприятиям в этой области. Позвольте повториться еще раз: нашу отрасль спасут те, кто умеет и хочет работать! Но «золотая госмонополия» в России охватывает, пожалуй, и право на спасение: за ней слово и дело».

Туманов предлагал вернуться к льготам, которыми наделялись золотопромышленники в дореволюционной России. «Царь Борис» его не понял. Зато Туманов для себя уяснил: «В этой стране можно все. Страна напоминает мне лагерь настоящих беспредельщиков… Разыскал меня Васька Корж. В лагерях провел 54 года. Сидели, говорили. «Ну что, Вадим, как тебе нынешний беспредел? Вот страну сотворили – вся какая-то заблатненно-верующая! Как же так – свои своих же обирают…»

А ведь человеческая судьба дороже всех денежных исчислений. Хоть в миллиардах бери, хоть в триллионах. Туманова всегда злило, когда при нем затевали разговоры про «сонную Россию». «Я встречался в Америке с художником Шемякиным, – говорил Туманов, – на Западе оказались Целков, Неизвестный, Барышников, Ростропович. Это же отсюда люди, наши они, ставшие украшением мировой культуры. Там они получили больше возможностей проявить себя…»

Жена как-то попеняла: «Что ты никак не остановишься, все бьешься головой о каменную стену? Пробьешь – а вдруг там опять не простор, а тюремная камера?»

Может, она была права?

«Я редко вижу сны, – говорил Вадим Иванович Туманов. – За прошедшие годы Володя Высоцкий снился мне только раз… Стоял в каком-то пиджачке у своего дома на Малой Грузинской. Вроде вечером это было. Но встретились мы не как всегда. Веяло каким-то холодом… Мы стояли друг перед другом, и я думал: Володя, чего ты ждешь, почему не приглашаешь к себе?» Утро туманное…»

«ПОЖИВЕМ ЕЩЕ, БРАТИШКА. PO-GI-VOM…»

Михаил Шемякин

«Миша шел домой и повстречал вдруг собственного

отца… Полковник в отставке спрашивает:

– Откуда ты, сын, и куда?

– Домой, – отвечает Миша, – из психиатрической

клиники.

Полковник сказал:

– Молодец!

И добавил:

– Где только мы, Шемякины, не побывали! И в бою, и

в пиру, и в сумасшедшенм доме!»

В питерской клинике имени Осипова боцман Крыса считался старожилом, лежал там безвылазно уже лет семь. Никто, даже врачи, толком не мог объяснить причину его внезапного душевного расстройства. Матросы судна, на котором служил Крыса, утверждали: был вполне здоровым, нормальным мужиком, вечно балагурил в кубрике, но как-то вышел на палубу – и в момент свихнулся, оказался в лечебнице… Внешне болезнь проявлялась в агрессивности, сочетавшейся с жуткой боязнью подхватить какую-нибудь заразу. Он запрещал к себе прикасаться, кутался в восемь халатов. Если до него кто-либо случайно дотрагивался, Крыса в бешенстве срывал свои одежды и требовал, чтобы санитары их немедленно дезинфицировали. У него были красные, налитые кровью глаза, отчего и кличка приклеилась. Выбирая будущую жертву, Крыса долго и внимательно присматривался к своей добыче, изучал, как подопытную тварь.

Вот этот паренек, который вечно таскал с собой карандаши и листы бумаги, его давно уже занимал, дня три-четыре. Стоит себе как перст посреди палаты в дурацких кальсонах, застегнутых почти у подбородка, тупо смотрит на свою мазню, изредка шевелит губами, словно молится, и снова что-то рисует.

Подгадав подходящую минуту, Крыса неслышно подошел к парню, сгреб за шиворот и рявкнул прямо в ухо:

– А ты знаешь, кто ты есть такой и кем ты был?!.

Странно, но парень вроде не особо испугался. Попытался вывернуться и, освобождая ворот, пролепетал:

– Не знаю. Но мне интересно!

– Ты, мерзавец, во времена раннего христианства был римским легионером! Ты истреблял христиан. Не щадил ни женщин, ни детей. А под Орлом во время последней войны был фашистским солдатом и делал то же, что в Древнем Риме!..

У пацана от страха подкосились ноги: на него смотрели два горящих красных глаза. И тут же последовал сокрушающий удар в челюсть. В ярости сумасшедшие, как правило, бывают очень сильны. С одного удара Крыса сразу опрокинул «легионера» на пол. Стоящий неподалеку парень попытался их разнять, но тут уже подоспели санитары.

Провинившиеся в наказание получили по порции «серы», когда после укола температура подскакивает до сорока и начинается ломка во всех мышцах, плюс «мокрый конверт» – руки сзади привязывают к ногам и оборачивают тело в мокрую простыню. Человек не может пошевельнуться и орет диким голосом от боли.

Через час в палату наведался дежурный врач. Аккуратно присел на кровать упакованного в «конверт» художника. Тот заканючил:

– Доктор, ну вы же меня знаете, я же – нормальный. А этот Крыса… Он уже сколько тут сидит?!.

Доктор, укоризненно глядя на пациента, принялся увещевать:

– В том-то все и дело! Он – больной, а вы – здоровый. Чего же вы встреваете с ним в дискуссию?..

Поскольку ленинградская психиатрическая клиника имени Осипова считалась экспериментальной, больным позволялись кой-какие вольности. Шемякину, например, даже разрешили иметь мольберт и краски. Правда, в те дни он с увлечением рисовал иллюстрации к романам Мориса Дрюона и поэтому предпочитал бумагу и карандаши, которые точил зубами (все острые предметы в палатах были под запретом). Наброски потом изымались врачами. Изучая их, эскулапы пытались разобраться в симптомах душевного заболевания юного художника. Не странно ли, что, подписывая свои работы, он непременно делал пометочку – СПб. Какой, к лешему, Санкт-Петербург?! Ополоумел совсем! Ты в каком городе живешь, парень?! В царские времена, что ли? Михаил в попытках вывернуться из щекотливой ситуации стал горячо уверять, что крамольную аббревиатуру – СПб – следует расшифровывать не как Санкт-Петербург, а как «специальная психиатрическая больница».

Именно там, в СПб им. Осипова, в 1961 году состоялась первая публичная выставка 17-летнего художника Михаила Шемякина. «Однажды меня разбудили санитары, взяли под руки и торжественно повели, – вспоминал он. – Я очутился в громадном зале, где проводились научные конференции. Там сидела масса студентов и, по-моему, даже иностранцы. Вдруг я увидел свои работы в рамочках. Меня показывали не как художника, а как талантливого шизофреника, которого надо изучать…»

По его мнению, тогда, в начале 60-х, в этой клинике находились «сливки» сумасшедшего общества. Из обычных психбольниц всех регионов отбирали наиболее характерных пациентов с диагнозом маниакально-депрессивного психоза, вялотекущей шизофрении и прочих «прелестных» болезней и отправляли к «Осипову».