Эдуард Лимонов - Андрей Балканский
И вот с этого момента для нацболов были сняты все вопросы. Если по поводу Майдана можно было дискутировать, и часть людей в партии и около нее сочувствовали успешной украинской революции, то теперь возникло четкое разделение: кто против «Русской весны» — тот предатель.
Российские власти, только что устами спикера Совета Федерации Валентины Матвиенко заявлявшие, что не собираются присоединять Крым, вдруг поменяли курс на 180 градусов и объявили о поддержке республиканского референдума, на который были вынесены два вопроса — остаться ли Крыму в составе Украины или войти в состав России.
Как принималось это решение? Владимир Путин сообщил urbi et orbi в фильме «Крым. Путь на Родину», что провел бессонную ночь с 22 на 23 февраля, совещаясь с четырьмя соратниками (можно предположить, что это были Сергей Шойгу, Сергей Иванов, Сергей Лавров и Владимир Бортников), по итогам чего сказал им, что «мы вынуждены начать работу по возврату Крыма в состав России, потому что мы не можем бросить эту территорию и людей, которые там проживают, на произвол судьбы под каток националистов». Скорее всего, не одна ночь была проведена им той теплой подмосковной зимой в Ново-Огареве в размышлениях, что делать, и взвешивании на весах последствий каждого шага. На одной чаше весов лежали серьезные осложнения в отношениях с Западом, возможные экономические санкции, ропот в затронутом ими ближайшем окружении и бизнес-элите, наконец, не исключена была и война с Украиной при поддержке НАТО, с последующим превращением РФ в «страну-изгой». На другой — любовь народа и вхождение самого Путина в историю как воссоединителя Крыма с Россией. Нельзя сказать, что для него, тактика, но не стратега, привыкшего к сохранению статус-кво и редко принимавшего судьбоносные решения, это было комфортно. Но Крым сам падал ему в руки, как спелая груша, и президент сделал выбор.
Лимонов тогда отметил, что чего-то недоглядел в Путине. В частности, когда писал его биографию, где выводил ВВП обычным чиновником, помощником Собчака, поднявшимся на мутной либеральной волне 1990-х. Вначале Путин действительно был таким. Приняв власть из рук Ельцина, он стал гарантом неприкосновенности ельцинской «семьи», был настроен прозападно и даже — как уже было отмечено, по свидетельству его тогдашнего окружения — стремился к вступлению РФ в НАТО. Осознав же, что там Россию никто не ждет, он позицию поменял, постепенно — и с годами все больше — превращаясь в консерватора и охранителя.
Такие же метаморфозы, кстати сказать, происходили со многими российскими царями, например, с Екатериной II и Александром I. Они тоже начинали как либералы и западники, а заканчивали как охранители и русофилы, хотя и были далеки от России и кровно, и культурно. Может, и вправду, как говорит «прогрессивная общественность», русская история начинает давить всей своей многовековой тяжестью на человека, оказывающегося на вершине власти, и заставляет следовать своей матрице? Только для кого-то это плюс, а для когото — минус.
Путин образца 2003 года выбор в пользу истории не сделал бы. А Путин образца 2014-го, когда все всем уже доказал, провел две маленькие победоносные войны и Олимпийские игры, — сделал. Что, безусловно, зачтется ему при всех прочих претензиях.
На решение Совета Федерации о возможности использования российских войск на Украине, принятое 1 марта 2014 года, Лимонов реагирует лаконичным «ура»: «Наконец, впервые за два десятилетия мне не стыдно за мою страну. Если нужно — пойду хоть рядовым солдатом для освобождения русских земель».
Для Эдуарда Вениаминовича наступал час триумфа. Хотя нацболы к власти и не пришли, но идеи и лозунги, проговоренные и выкрикнутые на митингах и шествиях в 1990-е годы, стали реализовываться на практике. Изложенные в брошюрах НБП мысли о русском Крыме и Луганске с Донецком, пророчество начала 1990-х про грядущий развал Украины, сделанное в интервью во время одного из митингов, — все это стало воплощаться в жизнь. Национал-большевизм частично начинал побеждать в государственной политике. Не напрасными оказались и поездки в бунтующий Крым в 1994-м, и акция «Севастополь — русский город» в 1999-м. Идеи партии, казавшиеся многим дикими и маргинальными, восторжествовали. В послании к Федеральному собранию по поводу воссоединения Крыма с Россией Путин несколько раз повторил ту же фразу — «Севастополь — русский город». Какие еще доказательства правоты тех, старых, лозунгов нужны после этого?
Даже сама идея присоединения Крыма, как уже было сказано, была буквально списана со страниц «Лимонки» — из конкурса проектов революции.
Так что, как ни крути, в данном случае именно Путин пошел за Лимоновым (ну и, разумеется, другими людьми, разрабатывавшими идею имперского реванша в 1990-е, вроде Проханова или Дугина, да и того же Жириновского), а не наоборот.
Здесь имеет смысл немного отступить от канвы этих драматических исторических событий и посмотреть на них отстраненно. Критика либералами Крыма и Новороссии обычно заключается в том, что Россия, с их точки зрения, обратилась к прошлому, к собиранию территорий в духе XVIII–XIX веков, якобы неактуальному сегодня, а потому обречена на замыкание в себе, деградацию и загнивание. Этот путь считается тупиковым, поскольку все исторические империи распались, ему противопоставляются либеральная демократия, глобализм и регионализм.
В общем-то, путинский консерватизм с «духовными скрепами» подходит к этому образу. Однако можно взглянуть на проблему с другой стороны. Украинские события действительно подвели черту под эпохой постмодерна в России и выбросили нас в реальность модерна. Но разве это плохо? Еще Курехин, как мы помним, в последние годы жизни жутко раздражался, когда его именовали постмодернистом. Фальшивая реальность типа «демократических выборов» затянулась гарью и копотью от реальных сражений Донбасса, воскрешающих в памяти исторические картинки то ли Гражданской, то ли Великой Отечественной войны.
Кроме того, почему, спрашивается, демократия — это обязательно прогресс, а империя — регресс? Почему восстановление империи невозможно? Существовала Римская империя, затем она распалась на Западную и Восточную, и Византия существовала еще тысячу лет, а потом была еще Священная Римская империя германской нации. Китайская империя существует много тысяч лет, то сужаясь, то расширяясь в объемах.
Сейчас уже полностью очевидна нелепость построений Фрэнсиса Фукуямы о «конце истории», навеянных перестройкой и крахом
