Лагарп. Швейцарец, воспитавший царя - Андрей Юрьевич Андреев
Александр I собственной рукой писал черновые варианты этого Акта. Царь заручился его одобрением у баронессы Крюденер и редактировал текст вместе с мистически настроенным чиновником ведомства иностранных дел Александром Скарлатовичем Стурдзой, который вскоре станет известным религиозным публицистом и философским интерпретатором принципов Священного союза[410].
Бросается в глаза – люди, приближенные Александром I к себе в эти летние месяцы и почти ежедневно с ним общавшиеся (Стурдза, Крюденер), были чрезвычайно далеки по своим взглядам от светского политического либерализма, проповедником которого в своих письмах постоянно служил Лагарп. Конечно, это еще не означало полного отказа Александра I от либеральных идей, некоторые из которых (об отмене крепостного права и конституционной реформе) продолжали вынашиваться им и разрабатывались в ряде проектов второй половины 1810-х годов. Но, по сути, царь уже в середине 1815 года перестал искать взаимопонимания со своим бывшим наставником. Мнение Лагарпа, по-видимому, больше не могло повлиять на Александра.
Характерно, что Лагарп далеко не сразу это понял. А даже поняв, по истечении многих лет он все равно приписывал заключение Священного союза проискам «пруссаков, австрийцев и англичан», преследовавших собственные интересы и «умалявших» славу Александра как освободителя Европы. Швейцарец так и не узнал, что основателем всего этого проекта был сам Александр I. И даже символично, что они навсегда расстались друг с другом именно в день подписания Акта Священного союза.
Последняя встреча
В начале осени дела позвали Лагарпа в Париж. Как бы ни хотелось ему подольше остаться на родине, но швейцарец отсутствовал в своем французском имении уже почти год! Чтобы окончательно обустроиться в кантоне Во, ему сперва нужно было договориться о продаже усадьбы в Плесси-Пике, а для этого – на месте оценить масштаб ущерба, нанесенного там последней войной, когда бои проходили в непосредственной близости от Парижа, причем прусские солдаты (в отличие от русской армии в 1814 году) вовсе не щадили интересы местного мирного населения. Плесси-Пике оказалось прямо на театре сражений между французскими и прусскими войсками в первых числах июля 1815 года. Упорное сопротивление французов, сумевших задержать и даже местами отбросить назад пруссаков, привело к тому, что те занялись грабежом окрестных деревень, желая устроить там «маленькую Москву».
Поэтому 20 сентября 1815 года Лагарп вместе с женой покинул Лозанну и уже через четыре дня был в Париже. Еще одной причиной, заставившей его поспешить с отъездом, было желание застать во французской столице Александра I. Так и случилось: царь выехал из Парижа 28 сентября, но до этого Лагарп успел два раза подряд с ним отобедать наедине. Последний раз они виделись 26 сентября (о чем достаточно ясно свидетельствует письмо, написаное Лагарпом 27 сентября – как это не раз бывало, по горячим следам разговоров, сразу после расставания с царем, прежде чем тот покинет Париж). И 26 же сентября в Париже три монарха скрепили своими подписями Акт Священного союза.
Конечно, Александр I не обязан был посвящать Лагарпа в содержание Акта, который, строго говоря, был личным делом трех подписавших его монархов. Не стал царь и скрывать от учителя сам факт его подписания, но сформулировал это в виде весьма общего и туманного намека о том, что «приняли монархи меры, которые на долгое время мир обеспечат, и он тем воспользуется, чтобы старые злоупотребления искоренить и новые потрясения предотвратить»[411]. Тем не менее отсутствие в последних разговорах Александра I и Лагарпа темы Священного союза (притом что, по мнению швейцарца, они обсуждали «вопросы самые важные и самые деликатные») весьма показательно. Это означает: император был уверен, что учитель не поддержит его замысла, и даже не пытался найти у него понимания. Между двумя общавшимися наедине людьми, которых объединяли более 30 лет близости, взаимного уважения и дружбы, на самом деле уже существовала невидимая стена. Лагарп этого не почувствовал – ему еще казалось, что он видит перед собой прежнего «идеального самодержца»; Александр же решил не вступать в сложные дискуссии со своим бывшим наставником (что, впрочем, всегда отличало их отношения).
В частности император упомянул, всячески смягчая этот факт, что получал донесения относительно действий Лагарпа в Швейцарии, предпринятых якобы «в пользу Наполеона». В ответ Лагарп повторил свои прежние аргументы против войны 1815 года: «Почитал я вторжение во Францию попранием всех прав нации и не мог решиться в нем участвовать, поэтому даже от присутствия в армии союзников отказался. По возвращении моем в Париж император меня в том упрекнул дружески, но признал в конце концов справедливость моих резонов»[412] (на деле же Александр не стал с ним спорить в тех обстоятельствах, когда эта война уже ушла в прошлое, и согласился, как кажется, просто чтобы сделать приятное учителю).
А вот еще более характерный пример. Лагарп надеялся, что царь сможет повлиять на то, чтобы на противников Бурбонов и, вообще, на население Франции, поддержавшее Наполеона, не обрушились репресии. В своем письме Устери, написанном по горячим следами встречи, Лагарп всячески подчеркивал великодушие Александра: «Я имел счастье нанести визит императору, который меня ждал уже несколько недель. Мы обедали вдвоем, так же как и на следующий день, что дало нам возможность обсудить многие интересные сюжеты. Его поведение в это критическое время было, как всегда, великодушным, и можно почти надеяться, что здешние власти вынесут больше уроков из его речей, чем год назад. Дисциплина русских войск была образцовой, а их руки не запятнаны тем возмутительным насилием, которое совершается над побежденным и обезоруженным народом, чье отчаяние еще может иметь ужасные последствия, если прорвется наружу. А господа австрийцы, англичане и пруссаки делают все, чтобы добиться этого результата»[413]. Александр I тогда успокоил учителя, заверив его, что во Франции во всем будут строго придерживаться положений конституционной Хартии, а в Палате депутатов решения будет принимать «большинство умеренное и разумное». Но действительность оказалась ровно противоположной: французский парламент в 1815–1816 годах, получивший название Бесподобной палаты, был составлен почти на 90 процентов из жаждущих мести ультрароялистов, и они развернули в стране Белый террор, жертвами которого стали сотни людей[414].
Что же касается России, то царь – искренне или нет? – повторил швейцарцу несколько раз, что по-прежнему уверен «в справедливости правил и доктрин», которым от него научился «и в которых благодаря собственным размышлениям еще более утвердился», и что продолжит «реформаторские труды свои и займется в первую очередь народным просвещением, законодательством и судопроизводством, а равно и устройством внутреннего управления империей». «Говорил он тоном торжественным и трогательным, зная, что я ко всему этому живейший питаю интерес», – вспоминал Лагарп. Не удержался царь и от горькой ремарки о том, что «если бы он не ошибался так часто в тех, кого облекал своим доверием, то его проекты реформ давно были бы уже воплощены в жизнь»[415].
Таким образом, в последних личных разговорах между Александром I и Лагарпом их расхождения как бы остались за скобками. Об этом прежде всего постарался Александр, который искал видимого дружеского утешения после тяжелых потрясений последних месяцев. Развивая эту внешнюю гармонию, Лагарп со своей стороны предложил царю навестить Швейцарию. Собственно, еще в начале сентября 1815 года распространились слухи, что российский император, покинув Париж, предпримет путешествие и заедет в Италию. Это позволило Лагарпу тогда вновь взяться за перо (чтобы возобновить прерванную переписку): он посоветовал царю проехать через Швейцарию, уверяя, что это вызовет не более одного лишнего дня в пути.
К подробному обсуждению путешествия Лагарп вернулся в Париже при личной встрече с царем. Составленный им для Александра I маршрут по Швейцарии сохранился у адъютанта императора
