Арнольд Альшванг - Бетховен
Ясное представление о быте и личности Бетховена в ту пору дает посетивший его в 1816 году Бурей, друг курляндского пастора Аменды, с которым композитор был близок в молодости.
«Я предполагал, что Бетховен должен жить в одном из княжеских дворцов под покровительством мецената. Как я удивился, когда продавец селедок указал мне на соседний дом и сказал: «Кажется, господин Бетховен живет здесь рядом, я часто видел, как он сюда входил…» Жалкий дом, и третий этаж! Каменные ступеньки прямо вводят в комнату, где творит Бетховен… Бетховен вышел мне навстречу… Он маленького роста, плотный, у него зачесанные назад волосы с сильной проседью, красноватое лицо, пламенные глаза, маленькие, но глубоко сидящие и полные жизни… «Я имею несчастье быть покинутым всеми своими друзьями и торчу один в этой безобразной Вене», сказал он. Он просил меня говорить громко, так как теперь слышит вновь особенно плохо… Вообще он давно уже нездоров и не сочинял ничего нового… От смущенья он говорит очень много и очень громко. В нем кипит ядовитая желчь. Он всем недоволен и особенно проклинает Австрию и Вену. Говорит он быстро и очень оживленно. Часто ударяет кулаком по роялю… «Меня приковывают здесь обстоятельства, — сказал он, — но здесь все мерзко и грязно. Все сверху донизу — мерзавцы. Никому нельзя доверять… К тому же в Австрии нельзя ничего иметь, так как все ценности ничего не стоят — это просто бумага…» После многих интриг он дал «академию» в зале редута и получил от прусского короля входную плату в десять дукатов. Очень мерзко! Только один русский император честно оплатил свой билет двумястами дукатов.
«Музыка тут в совершенном упадке. Император ничего не делает для искусства, и остальная публика довольствуется тем, что есть…» [По поводу племянника]: «Мальчик должен стать художником или ученым, чтобы жить высшей жизнью и не погрязнуть в пошлости. Только художник и свободный ученый носят свое счастье внутри себя…» Во время молчанья его лоб морщился, и он выглядел мрачно, так что можно было бы его бояться, если бы не было известно, что в основе душа этого художника прекрасна. [Одежда Бетховена показалась Бурой элегантной, в чем он увидел подтверждение слухов о его тщеславии.] Впрочем, я не считаю мнение о безумии, временами охватывающем Бетховена, обоснованным. Издатель Ридль уверяет меня, что это не так: у него лишь сплин, свойственный художникам».
Несмотря на то, что Бетховен почти ничего не слышал, он до конца своих дней оставался живым, увлекательным собеседником. Его убийственные характеристики, исполненные ума суждения, проклятия по адресу двора и аристократии, наконец, мнения о современной ему музыке дышали непримиримой принципиальностью и звучали очень едко. Бетховен не боялся меттерниховских шпиков, следивших за ним. Однажды композитор повторил блестящий афоризм Гёте: «В конце концов бог — это только старый еврей с бородой». Один из учителей племянника пригрозил Бетховену, что донесет на него, как на политически опасного человека. Директору института, где учился Карл, Блехлингеру, удалось замять это дело благодаря взятке. В других случаях композитор, не стесняясь, очень резко высказывался об австрийских порядках, не щадя двора и особы императора[168].
В эпоху жесточайшей реакции возникают, ширятся и распространяются новые политические и социальные идеи, а носителями этих идей являются «новые люди» — сотрудники и редакторы газет, учителя, поэты и публицисты.
Люди, с которыми ежедневно встречался Бетховен, были представителями этой литературной и педагогической среды. Часто разговоры велись в переулке «Отче наш», где помещалась нотная торговля Штейнера (впоследствии Тобиаса Гаслингера). Вот что пишет о подобных встречах друг юного Франца Шуберта Гютенбреннер (1816 г.):
«В первый раз Бетховена не было дома; его квартирная хозяйка открыла, однако, нам комнату, где он жил и занимался. Там все лежало вперемешку — партитуры, рубахи, носки, книги. Во второй раз он сидел запершись с двумя переписчиками… Он открыл дверь, извинился, что занят, и попросил прийти в другой раз…
Бетховен посещал раза два в неделю магазин издательства «Штейнер и компания» между одиннадцатью и двенадцатью часами утра. Почти каждый раз там происходило собрание композиторов и обмен музыкальными суждениями. Там часто бывал со мной Шуберт. Мы наслаждались крепкими саркастическими словцами Бетховена, особенно когда речь шла об итальянской музыке».
Бетховен почти ежедневно встречался за обедом в трактире со своими новыми друзьями — с юристом Бахом, с педагогами Блехлингером, Петерсом, с редакторами Канка и Бернардом, с литераторами, учеными и людьми искусства. Тут велись «опасные» политические разговоры; собеседники композитора вписывали ему в разговорную тетрадь свои мысли, а, Бетховен подавал язвительные реплики своим зычным «львиным» голосом. Эти записи сохранились. Они, разумеется, не содержат ответов Бетховена на заданные ему вопросы, но зато воспроизводят высказывания друзей композитора, с которыми, по-видимому, он соглашался.
Речи их полны непримиримости к церкви и религии («Бог — всего лишь марионетка, которая никогда не спускалась на землю»), к банковской плутократии («Крупные банкиры держат в своих руках все правительства»). С теплым участием друзья вспоминают Наполеона («Это был молодец!»). Они полны веры в будущее («Через пятьдесят лет будут лишь одни республики»). Их положительный политический идеал — английское государственное устройство; известно, что Бетховен в те годы полностью разделял эту оценку. Если вспомнить, что композитор в течение всей своей долгой жизни в Вене не стеснялся свободно высказываться о «княжеской сволочи», о продажности императорского двора, резко и раздражительно говорил о самом императоре Франце, то можно лишь удивляться тому, что великий композитор ни разу не подвергался аресту. Вероятно, его оберегали высокопоставленные ценители искусства, к тому же считавшие его не вполне нормальным.
Симпатии Бетховена всегда были на стороне пострадавших за радикальные политические убеждения. Так, в 1815 году он приблизил к себе молодого студента Антона Шиндлера в качестве секретаря. Этот студент Венского университета был арестован по обвинению в принадлежности к революционной группе. Обвинение осталось недоказанным, и он был освобожден. Но только в силу этого случайного ареста Шиндлер стал одним из наиболее близких композитору людей.
Антон Шиндлер. (Фотография 1862 г.)
Шиндлер — типичный немецкий интеллигент того времени. Будучи студентом-юристом, он одновременно занимался музыкой, играл в оперном оркестре на скрипке и изучал музыкальную науку. Привязанность Шиндлера к Бетховену не знала границ. Молодой секретарь оказывал в течение семи лет, с 1818 по 1825 год, немалые услуги Бетховену, вплоть до самых прозаических. Он ежедневно посещал композитора и трогательно заботился о нем и его запущенном хозяйстве. Но вместе с тем Шиндлер отличался несносным характером и самомнением. Бетховен бывал нередко несправедлив к этому преданному другу: по-видимому, его чванство и самоуверенность сильно раздражали композитора. Неоднократно Бетховен запрещал своему секретарю появляться в доме и не стеснялся осыпать его различными обвинениями, сопровождая их резкими личными выпадами. Шиндлер никогда не обижался на Бетховена. Но и этот честный, хотя и ограниченный, друг незадолго до смерти Бетховена был вытеснен скрипачом Гольцем — приятным молодым человеком, к которому композитор привязался. В отличие от Шиндлера Гольц был милым собеседником и привлекательным человеком. Но он сыграл печальную роль в жизни Бетховена: он виновен в том, что композитор пристрастился к вину (недуг, овладевший Бетховеном в последние годы жизни). Только в конце 1826 года, за несколько месяцев до смерти великого музыканта, Шиндлер вновь занял свое прежнее место в доме Бетховена.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});