Леонид Млечин - Как Брежнев сменил Хрущева. Тайная история дворцового переворота
Затем авторы записки перешли к тому, ради чего Комитет госбезопасности и составлял такие записки:
«Вместе с тем в некоторых кругах творческой интеллигенции не изжиты еще элементы групповщины, в основе которых, помимо личных симпатий, лежат подчас неправильные взгляды на развитие советской литературы и искусства…
Наблюдается групповщина среди драматургов.
В частности, вокруг драматургов Арбузова и в меньшей степени Розова сложилась группа драматургов: Штейн, Зорин, Шток, Шатров, Аграненко, Володин и другие, которые сплочены на нездоровой основе «борьбы» с драматургией «сталинского режима», с так называемыми «правоверными лакировщиками», к числу которых эта группа относит таких советских драматургов, как Корнейчук, Погодин, Софронов, Вирта, Мдивани и других.
Приверженец названной группы драматургов главный режиссер театра «Современник» Ефремов, поставивший недавно идейно порочную пьесу «Голый король», так определяет роль театра в нынешних условиях: «Нам говорят: «Дела у нас в стране идут хорошо». А мы со сцены должны нести подтекст: «Ой ли?»…
Обращают на себя внимание и такие факты, когда отдельные известные представители творческой интеллигенции покровительствуют дельцам и тем самым поднимают их вес в глазах окружающих.
Так, в поселке Лианозово, под Москвой, проживает художник-абстракционист Рабин, жилая комната которого превратилась по существу в своеобразный музей абстракционистского искусства. На квартире Рабина собираются его единомышленники, иногда ее посещают иностранцы, которым охотно демонстрируются и продаются образцы «подлинного советского искусства, находящегося в подполье».
Квартиру Рабина посещали такие известные советские литераторы, как Эренбург, Слуцкий, Мартынов, что подогревало участников сборищ, способствовало распространению авторитета среди их поклонников».
К защите безопасности государства все это не имело никакого отношения. КГБ исполнял функции политической полиции и идеологического контроля. По логике партийных работников и чекистов антисоветские высказывания в советской стране могли исходить только от наймитов западных стран, уголовных преступников или умственно больных.
На совещании руководящего состава органов госбезопасности в мае 1959 года Шелепин говорил об «антисоветских проявлениях со стороны психически больных, которых необходимо изолировать». Председатель КГБ предложил в отношении душевнобольных «возбуждать уголовные дела и проводить следствие, предварительно поместив подследственного в психиатрическую больницу». А после решения суда отправлять душевнобольных на принудительное лечение без ареста.
Особняком стоит история с конфискацией Комитетом госбезопасности знаменитого романа Василия Семеновича Гроссмана «Жизнь и судьба».
Он передал рукопись в редакцию журнала «Знамя», там устроили обсуждение романа с участием руководителей Союза писателей СССР. Роман осудили как политически вредный, после чего последовал донос в КГБ. К Гроссману пришли сотрудники комитета с ордером на обыск и забрали все экземпляры романа. Пожалуй, это единственный в послесталинские времена случай, когда Комитет госбезопасности пытался уничтожить литературное произведение. Причем явно незаконно — не было в уголовном кодексе статьи, позволяющей конфисковывать литературные произведения.
Автор, знаменитый писатель, в Великую Отечественную — военный корреспондент, оказался под контролем чекистов.
22 сентября 1961 года КГБ отправил в ЦК короткую записку:
«19 августа с. г. член КПСС писатель Некрасов В. П. посетил на квартире Гроссмана В. С., автора антисоветского романа «Жизнь и судьба», и интересовался его жизнью.
Гроссман подробно рассказал Некрасову об изъятии романа сотрудниками КГБ и в ходе беседы допустил целый ряд антисоветских выпадов. Некрасов в свою очередь сочувствовал Гроссману, называл его смелым и великим человеком, который «решил написать правду, а мы все время пишем какую-то жалкую полуправду…»
Следует отметить, что Некрасов, находясь в пьяном состоянии, вел себя развязно, допускал недостойные коммуниста выпады против партии и Советского государства, брал под сомнение политику ЦК КПСС».
Киевлянин Виктор Платонович Некрасов романом «В окопах Сталинграда» положил начало военной прозе. Книга была настолько хороша, что начинающий автор сразу стал знаменитым. Некрасов был человеком очень честным и самостоятельным, поэтому популярность среди читателей и полученная им Сталинская премия недолго спасала его от идеологических надзирателей.
Сейчас уже невозможно установить, присутствовал ли при беседе Гроссмана и Некрасова кто-то третий. Если да, то он, вероятно, и был доносчиком. Если нет, то это означает, что в квартире Гроссмана была установлена аппаратура прослушивания. Замечательный прозаик был включен в состав самых опасных для государства людей, чьим словом так дорожили, что записывали все им сказанное.
«Полагаем целесообразным, — писал председатель КГБ в ЦК, — поручить Отделу культуры ЦК КПСС вызвать Некрасова и провести с ним предупредительную беседу по фактам недостойного коммуниста поведения. Желательно также временно воздержаться от посылки Некрасова в капиталистические страны…»
Записку прочитал Суслов и адресовал лично заведующему отделом культуры ЦК Дмитрию Алексеевичу Поликарпову, который ведал в партаппарате литературными делами. Виктора Некрасова заставили уехать из страны. Василий Гроссман умер рано, так и не увидев свой роман напечатанным. Когда он был опубликован уже в годы перестройки, то стало ясно, что «Жизнь и судьба» — шедевр русской прозы ХХ столетия.
«Я останусь в меньшинстве!»
Окружение Хрущева не одобряло его либеральных акций, критики Сталина, покровительства Солженицыну и Твардовскому, попыток найти общий язык с Западом, намерения сократить армию и военное производство.
В августе шестьдесят третьего отдыхавший в Пицунде Хрущев пригласил к себе Твардовского. Александру Трифоновичу позвонил помощник первого секретаря по идеологии Владимир Семенович Лебедев:
— Я докладывал Никите Сергеевичу. Тот спрашивает: «А он отдыхал в этом году? А то, может быть, мы бы здесь и встретились?..»
В Пицунде Хрущев принял видных советских писателей. После обеда попросил Твардовского прочитать поэму «Теркин на том свете». Много лет Александр Трифонович пытался ее напечатать — не разрешали!
«Чтение было хорошее, — записал в дневнике Твардовский. — Никита Сергеевич почти все время улыбался, иногда даже смеялся тихо, по-стариковски (этот смех у него я знаю — очень приятный, простодушный и даже чем-то трогательный). В середине чтения примерно я попросил разрешения сделать две затяжки…
