Сергей Есенин - Жизнь моя за песню продана (сборник)

– «Это что-то вроде Кольцова или Некрасова, которых я терпеть не могу», – сказала моя соседка справа, художница.

Потом был перерыв, потом опять читали в том же порядке. В перерыве и по окончании в гардеробной слушатели обменивались впечатлениями о стихах и о наружности поэтов. Сосед мой слева, поклонник Тютчева, одобрял Клюева.

– «Какая образность!» Например, «месяц – проныра», «солнце – колокол». Помните у Тютчева: «раздается благовест всемирный победных солнечных лучей». Другой поэт, деревенский парень, ему не понравился.

Еще резче отнеслась к нему моя соседка справа, художница. Когда на лестнице к ней подошел Клюев, с которым она уже была раньше знакома, и спросил: «Ну как?», она с дерзостью избалованной женщины отвечала: «Сначала я слушала, а потом перестала: ваш товарищ мне совсем не понравился».

«Как? Такой жавороночек!» – и в тоне Клюева послышалась ласковость к своему «сынку» и сожаление.

– Впрочем, о вкусах не спорят, – смягчила свою резкость художница. – Может быть, кому-нибудь другому он и пришелся по вкусу.

Впоследствии, глядя на Есенина, я не раз вспоминал это определение Клюева: «жавороночек». В стихах Клюева нашел я и другие ласковые эпитеты: он называл Есенина «своим васильком», «отроком вербным, с голосом слаще девичьих бус» и т. д.

Но среди слушателей раздавались и голоса, отдававшие предпочтение безвестному до сих пор в Москве Есенину пред гремевшим в обеих столицах Клюевым. Я жадно прислушивался к этим толкам. Мне лично Клюев показался слишком перегруженным образами, а местами и прямо риторичным. Нравились отдельные прекрасные эпитеты и сравнения, но ни одно стихотворение целиком. А всего больше запомнилась фраза, как Вильгельмище, царь-поганище, «хотел Волгу на бутыли разлить». Не скажу, чтобы этот образ мне понравился, но почему-то он более других застрял в моей памяти. Есенина я, как и многие другие, находил проще и свежее. Тут были стихотворения, понравившиеся мне целиком, напр. «Корова», где уже сказалась столь характерная для позднейшего Есенина нежность к животным. «Песня о собаке», написанная на однородную тему, конечно, лучше, но и здесь типичный мотив: «для зверей приятель я хороший».

Не дали матери сына,Первая радость не впрок,И на колу под осинойШкуру трепал ветерок.

Кажется, в первый раз в русской литературе поэт привлекал внимание к горю коровы.

Еще более произвело на меня впечатление: «В хате» – «Пахнет рыхлыми драченами», а особенно три последние строчки:

От пугливой шумоты,Из углов щенки кудлатыеЗаползают в хомуты.

И ночью, уже ложась спать, я все восхищался этой «пугливой шумотой» и жалел, что не могу припомнить всего стихотворения.

Это о стихах. Сами же поэты, главным образом их наряды, особенно внешность Есенина, возбудили во мне отрицательно-ироническое отношение. Костюмы их мне показались маскарадными, и я определял их для себя словами: «опереточные пейзане» и «пряничные мужички». Тогда-то и вспомнился мне римский кинематограф и русские революционеры в кучерских кафтанах, остриженные в кружок.

Впоследствии я к этой стилизации отнесся более терпимо. Надо принять во внимание, каково было большинство публики, перед которой они выступали. Тут много было показного, фальшивого и искусственного. Были тут, между прочим, какие-то грассирующие, лощеные юноши, у которых весь ум ушел в пробор, «белобилетники», как их тогда называли, были разжиревшие и обрюзгшие меценаты с бриллиантовыми перстнями и свиными глазками. Была одна поэтесса так хорошо загримированная, что к ней приложимы были слова сатирика: «в ее твореньях красок нет, а на лице их слишком много». Всякая была публика. Пресыщенных господ, эстетов и морфинистов потянуло на капусту, т. е. к народу, к поэтам народным, но, конечно, не настоящим, а стилизованным. Клюев и Есенин, что ни говори, а люди себе на уме, прекрасно учли, что от них требуется. Отчего же не облапошить господ!.. Конечно, не в таком костюме ходил Есенин, когда полтора или два года посещал университет Шанявского, где, кажется, усердно занимался.

И еще одно убеждение осталось у меня от этого вечера, когда я впервые увидал Есенина (насколько мне известно, это было вообще его первое публичное выступление в Москве: в Питере он выступал и раньше). Есенина этого периода нельзя рассматривать отдельно от Клюева: так тесно они тогда были связаны. Клюев несомненно заслонял собою Есенина и страшно на него влиял.

Так и последующий «скифский» период в деятельности Есенина немыслимо отрывать от творчества других «скифов». И только позднейший Есенин, когда он стал сам по себе, может рассматриваться особняком.

Летом 1916 года вышла «Радуница», а вслед за тем в «Вестнике Европы» первая критическая статья об Есенине П. Н. Сакулина под заглавием «Народный Златоцвет». Эта статья очень характерна для отношения критики к Есенину первого периода. Как и следовало ожидать, Есенин рассматривается вместе с Клюевым, и последнему уделяется гораздо более внимания. Дав довольно подробную характеристику Клюева, Сакулин говорит: «сродни Клюеву молодой, двадцатилетний певец С. А. Есенин, только что издавший сборничек «Радуница». Порою кажется даже, что он еще не определился и поет по внушению своего более зрелого собрата».

Некоторое, может быть, невольное усиление мужицкой подлинности Есенина находим мы и в статье Сакулина.

Про Клюева и Есенина сказано, что живут в деревне и «ведут мужицкое хозяйство». Уже и тогда это было не совсем верно. Понижена и степень полученного Есениным образования. Выходит, что как будто он ограничился только церковно-приходской школой. В действительности же он прошел учительскую школу, что-то в роде учительской семинарии, где преподавание поставлено было довольно высоко, а потом посещал университет Шанявского в Москве. Таким образом некоторая стилизация образа крестьянского поэта еще сохранилась. Ничего специфически крестьянского, никакой стилизации под народность не было у Есенина, когда я с ним познакомился лично. Тогда он был имажинистом. Одевался немного под художника, нарочито небрежно повязанный галстук, носил пышные кудри, но не по-мужицки. Весь был тонкий, легкий, быстрый и светлый. Я бы ни за что не поверил, что это тот самый, которого я когда-то видел оперным мужичком.

Есенин-имажинист не любил, когда слишком подчеркивали его связь областную… Он сознательно отказывался в своем творчестве от рязанских, местных слов и тщательно изгонял их из своих прежних стихов при новых изданиях. Он хотел быть общерусским поэтом.

Он говорил мне, что еще до «Радуницы» уже выпустил сборничек стихов под заглавием «Русь»… но показать мне этого сборничка он не мог, говоря, что у него самого нет. Думаю, что это просто был оттиск или вырезка из журнала.