Валентин Аккуратов - Лед и пепел

Через год город Новоархангельск был восстановлен, стал еще краше, и уже не две, а двадцать пушек смотрели на море с туров крепости.

В гавань приходили корабли с флагами Испании, Португалии и даже Китая. Слава Баранова гремела по Тихому океану; король Гавайских островов Толомео Великий направил к нему своего посла с предложением завязать торговлю. Новоархангельск закупал на Гавайях плоды хлебного дерева, кокосовые орехи, сандал, жемчуг, фрукты и овощи, а взамен продавал мех бобра, лисиц, росомахи. Город процветал и рос. Как позже написал советский писатель и ученый Сергей Марков: «На Аляске звенело испанское серебро, ситкинские женки пекли хлеб из калифорнийской муки. Ром и вино Чили и Перу, бразильский кофе, табак Вест — Индии, гавайская соль, плоды Филиппин, шелк Китая — все это можно было увидеть в те годы на Аляске».

— Что–то увидим мы в этом легендарном городе наших предков? — словно читая мои мысли, неожиданно вслух сказал Черевичный, ни к кому не обращаясь, но динамики разнесли его слова по всем отсекам корабля.

— Идолов с черными воронами, ханжески выставленных напоказ, — ответил Саша Макаров по внутренней телефонной связи.

— Ладно, Саша, не горюй! — засмеялся Черевичный. — Дружба превыше всего! Лучше скажи, как там, в Новоархангельске, то есть в Ситке, погода?

— Острова Чичагова, Баранова открыты, видимость в бухте шесть — десять километров, штиль, температура плюс девятнадцать.

— Передай им: через тридцать пять минут подойдем. Узнай эшелон выхода, курс посадки!

Саша быстро получает все необходимые сведения, а впереди на фоне успокоившегося океана темной, неровной ниткой замаячил берег. Левее высокая гора, потухший вулкан Святого Лазаря или, как он теперь называется, Эджкомб. Во времена Баранова он был естественным маяком, по огню и дыму которого моряки определяли свой курс, а индейцы считали его злым духом, приносили жертвы — скальпы, снятые с голов врагов.

Снижаемся. Уже отлично виден город Ситка, раскинувшийся по берегам залива, Среди прямых, современных построек золотом горят купола собора святого Михаила, а напротив, через залив, городок военно–морской базы. Место посадки обозначено плавучими знаками. У широкого бетонного спуска ряд слипов, у некоторых из них, широко раскинув крылья, стоят гидросамолеты, а в глубине бухты, как гигантские утюги, военные корабли с зачехленными стволами пушек.

Черевичный четко и легко выполняет заход на посадку, и самолет глиссирует к слипу, где виден человек с белым флагом.

Сильные руки моряков подхватывают машину, надевают колесные шасси, и пока мы переодеваемся, выкатывают ее на бетонную площадку перед ангаром.

Процедура встречи. Командующий базой в чине контр–адмирала, со свитой морских летчиков. С нескрываемым любопытством они всматриваются в нас, в глазах радушие и искреннее восхищение.

Иван незаметно толкает меня в бок и тихо говорит:

— Смотри–ка, вроде ребята–то свои!

Контр–адмирал, медленно выговаривая слова по–русски, поздравляет нас с благополучной посадкой и знакомит со своей свитой. Ни документы, ни вещи, как и в Номе и на Кадьяке, не спрашиваются и не осматриваются.

— Прошу отдохнуть, покушать, а вечером жду вас в офицерском клубе на коктейль!

Мы принимаем приглашение, отдаем распоряжение о подготовке самолета для вылета на завтра, и офицеры на своих машинах везут нас в гостиницу. Конечно, как и в Кадьяке, путь не длиннее трехсот метров, «дорога уважения», как говорят американцы.

В гостинице уютные, чистые комнаты без всяких излишеств и украшений. Как и в Кадьяке, владелец — маленький, вертлявый японец, с желтыми лошадиными зубами, до приторности услужлив и предупредителен.

— Смотри–ка, и здесь самураи! Японец перестает улыбаться, отрицательно качает головой, говоря:

— Но самураи, моя хорошая япона, по–рюски — друга! — и бежит вперед к широкому окну.

— Бона рюска собора, моя ходи, моя христяна! — и, низко поклонившись, выходит, пятясь спиной.

— Вроде обиделся, не хочет быть самураем! Да кто же знал, что он понимает по–русски? — смущенно пытается загладить свой промах Иван.

— Это же Новоархангельск!

Иван тщательно запирает чемодан и засовывает его под кровать.

— У тебя что там, секреты? — спрашиваю я.

— Какие секреты! Но неприятно, если будут копаться! А где твои полетные карты?

— Со мной, в портфеле. Но они все открытые, а от Нома американские, но тоже без грифа и получены мной без всяких расписок. Хотя на них есть все аэрографические и аэронавигационные данные Аляски, Канады и Северной Америки, они не представляют никакого интереса ни для американцев, ни для японцев. Последние, при таком изобилии гостиниц и ресторанов на базах, давно имеют и более точные карты.

— Никак не пойму этих американцев, внешне очень беспечны, а к нам как–то все же насторожены.

— Не везде, и далеко не все. Есть профашистские группировки и в Америке, вот они–то и мутят воду.

После обеда пошли осматривать город. В первую очередь зашли в Михайловский собор, где были иконы, написанные большими русскими художниками, среди них и работа кисти Венецианова.

В городе, в магазинах и на улицах изредка слышна русская речь. На Кекуркамне и вокруг него сохранились жилые дома времен Баранова, а в музее много экспонатов быта, орудий труда и охоты русских поселенцев.

Американцы, к которым мы обращались с вопросами (среди них было много креолов), охотно рассказывали историю Новоархангельска и показывали площадь, где в 1867 году происходила церемония передачи Русской Америки — Североамериканским штатам. Приятно было видеть, как при встрече ситкинцы поднимали руку с двумя растопыренными пальцами, изображающими латинскую букву «V», начало слова «Виктори» — Победа! Незнакомые люди жали нам руки и на английском, французском, испанском, а иногда русском языке тепло поздравляли с Прилетом и искренне желали победы над фашизмом. Среди жителей встречались индейцы племени ситка, они значительно хуже одеты, но держатся гордо и с достоинством. На наш вопрос, чем они занимаются, нам отвечали — рыболовством, охотой и на лесоразработках. Живут они, главным образом, в своих поселках по побережью, а часть осела в городе.

Вечером, на приеме, организованном командованием гарнизона и мэром города, было многолюдно и шумно. Офицеры с женами, принаряженными словно на бал, окружили нас тесным кольцом и задавали всевозможные вопросы о жизни в Москве и о том, как мы «летели через полюс» (почему–то у них сложилось мнение, что мы прилетели к ним через полюс, а не через Анадырь), но больше всею вопросов было о войне. Среди доброжелательных проскальзывали и довольно ехидные. Например, «Гитлер уже под Москвой, куда вы вернетесь, закончив свою миссию, не лучше ли вам остаться в Америке?»