Анатолий Левандовский - Жанна дАрк

Епископ не ошибся: долго ждать ему не пришлось.

Глава 8

«Farewell»

В воскресенье, 27 мая, по городу разнеслась молва: «Осужденная вновь надела мужское платье…»

Эта весть взбудоражила улицы и переулки, примыкавшие к Буврею.

Тотчас же группа докторов, бакалавров и ассистентов направилась в замок.

Англичане их встретили враждебно.

После «дня отречения» охрана замка была значительно усилена. Во дворе находилось около сотни солдат. Солдаты ненавидели французских клириков, считая, что благодаря их стараниям Дева избежала казни. Поэтому, когда члены суда проникли во двор, посыпались оскорбления и угрозы. Тщетно один из бакалавров пытался объяснить недоразумение. Его чуть не оглушили алебардой. Под крики: «Изменники! Арманьяки!» – попы, подбирая подолы своих балахонов, с кудахтаньем разбежались.

Только на следующий день, в понедельник, сам монсеньер Кошон, сопровождаемый инквизитором и надежным эскортом из людей графа Варвика, проник в башню Жанны.

Там он пробыл довольно долго.

Граф Варвик с нетерпением ожидал епископа. Граф помнил обещание, данное ему 24 мая. Его крайне беспокоила судьба Жанны: он все еще боялся, как бы девушка не ушла от смерти. Сегодня он должен был уезжать из Руана. И вот, несмотря на то, что назначенный час отъезда давно прошел, граф все еще медлил, желая быть твердо уверенным, что епископ сдержал слово.

Наконец Кошон во главе своей свиты появился на пороге, и граф Варвик все понял по выражению его лица. Встретив взгляд графа, епископ рассмеялся и сказал всего лишь одно слово:

– Farewell.[17]

Это простое слово сейчас в его устах означало многое.

Оно говорило, что граф может спокойно уезжать.

Оно поясняло, что монсеньер епископ недаром получил свои сребреники, что его «честный труд» после всех опасений и проволочек завершился полной удачей.

Оно значило, что Дева погибла. Это произошло так.

Сразу после «отречения» Жанну отвезли в ее ненавистную темницу. Цирюльник обрил ей голову, а портной доставил женское платье – подарок самой герцогини Бедфордской. Потом на девушку вновь надели оковы.

Жанна не сразу поняла, что с ней творится. Внешне она была спокойна. Она не отвечала на издевательства сторожей, не поддержала разговора, начатого портным. Она казалась сосредоточенной и задумчивой.

Но внутри она вся пылала. Огонь сомнения жег ее душу. Ночь не принесла покоя: она не могла спать, хотя тюремщики на этот раз ее не будили.

Жанна видела, что она подло обманута. Ей стало ясно, что от годонов теперь не уйти. Но, как ни странно, не это ее тревожило. Чем дальше шло время, тем чаще она себя спрашивала: правильно ли она поступила?

И голос ее чуткого сердца отвечал: «Нет, неправильно».

Голос говорил:

«Ты не отреклась? Допустим. Но ты согласилась подчиниться церкви. Ты признала правоту всех этих лжецов и негодяев. Ты смирилась перед изменниками – попами, поставившими целью унизить твою родину.

Значит, ты отступила.

Значит, ты замарала чистоту своей миссии.

Значит, ты повела себя, как предательница».

Предательница! Какое страшное слово! Неужели она, посвятившая жизнь борьбе за освобождение своего народа, могла так кончить? Неужели страх перед костром ослабил ее волю настолько, что ей изменила ясность мысли, что она трусливо отдала врагу победу, завоеванную в жестокой многомесячной схватке?..

Нет, этого не может быть. Конечно, смерть на костре страшна. Но если она не побоялась пыток железом, она не должна была отступить и перед огнем…

Прошли сутки. Прошли вторые.

На третье утро, очнувшись после короткого лихорадочного сна, Жанна хотела встать с постели и обнаружила исчезновение своего нового платья. Вместо него лежал истрепанный мужской костюм…

Девушка стала просить сторожей, чтобы ей дали женскую одежду. Разве они не знают, что носить мужское ей запрещено?

Тюремщики только смеялись.

Жанна лежала и думала. Кто сделал это? По чьему приказу? И как ей теперь поступить? Конечно, следовало бы вызвать кого-нибудь из членов суда и рассказать о том, что произошло. Но девушке страшно не хотелось объясняться с этими обманщиками попами. Ей не о чем было с ними говорить. Да их бы и не позвали.

Но что же делать? Совсем не одеваться, пока кто-либо не придет? Так можно пролежать очень долго…

…И вдруг стало ясно: надо надеть этот костюм. Другого выхода нет и быть не может. Конечно, это ловушка. Но ей теперь все равно. Она не может переносить больше жестокой внутренней борьбы. Раз она знает, что поступила плохо, нужно исправить ошибку. Тот, кто желал ее погубить, облегчил ей трудную задачу.

И девушка надела мужское платье.

Войдя в камеру, епископ несколько секунд присматривался, прежде чем его глаза привыкли к окружающей темноте. Наконец он различил Жанну. Девушка сидела на краю постели. Ее глаза были полны слез.

Дав знак протоколисту, Кошон обратился к осужденной.

– Жанна, когда и почему ты надела этот костюм?

– Я надела его вчера утром, потому что мужская одежда мне больше подходит, чем женская.

– Кто подбил тебя на это?

– Я сделала это по своей воле.

– Но ты же поклялась никогда не надевать его больше!

– Я дала свое обещание в ответ на ваше: с меня обещали снять цепи; меня обещали перевести в женскую тюрьму. Здесь же, находясь среди мужчин, я чувствую себя лучше в мужской одежде.

Все было логично. Епископ решил не вдаваться в детали, тем более что оправдать свой обман он все равно не мог, а подробности угрожали ненужными разоблачениями.

Он подошел к делу с другой стороны.

– Жанна, слышала ли ты после четверга голоса?

В четверг происходило «отречение». Поскольку «еретичка» подчинилась церкви, она должна была отказаться от своих видений и голосов. Жанна понимала это. Однако она смело ответила:

– Да, я слышала голоса.

– О чем они тебе говорили?

Жанна встала с постели. Ее глаза были сухими.

– Они сказали мне: господь сожалеет, что я ради спасения жизни поддалась уговорам и проявила слабость. Они сказали мне, что, спасая жизнь, я изменила богу и бог отвернулся от меня. Они сказали мне, что тогда, на эшафоте, я должна была смело отвечать проповеднику – ведь это был обманщик, и то, в чем он меня упрекал, было ложью.

Так говорила Жанна, громко и уверенно…

Епископ слушал ее, не перебивая.

Клерк, строчивший протокол, записал на полях листа: «Responsio mortiflera», что значило: «Ответ, ведущий к смерти».

И правда, теперь не оставалось сомнений. Жанна «снова впала в ересь», а следовательно, ее могла ожидать только смерть.