Андрей Снесарев - Письма с фронта. 1914–1917

Теперь около меня трое слуг: Трофим, Осип и Кара-Георгий… последний с Орлом и Соколом. Устроили они меня прилично, а кормлюсь я при одном из полков. Ужок становится очень красив и сильно растет, но шаловлив без конца: грызет беспрестанно свою мать, а также Героя (лошадь Осипа). Прыгун будет исключительный, берет, напр[имер], целый забор в 1,5–2 аршина высоты. Передирий берет на плечи его передние ноги, и Ужок следует за ним на задних, сколько влезет, и, по-видимому, очень любит это упражнение. Вагон с бомбометами пришел, и я сказал, чтобы тебе были высланы 1162 руб., которые ты выплатила. Я немного нервничал, боясь, что бомбометы где-нибудь в пути пропадут. И нашел их все тот же твой любимец Нестеренко, где-то в Москве; объездил чуть ли не всю Россию.

Как быстро летит неустанное время; сегодня уже 12 дней, как я расстался с тобою, моя беленькая детка, т. е. уже более половины того времени (21 день), которые я провел с тобою… летит все это неудержимо. Правду сказал мне один генерал: «Течение дня еще можно заметить, но полет месяцев и годов быстр до неудержимости…» Чувствую, что нервы мои приходят в норму, сплю и ем я прекрасно. При своих посещениях позиций без конца болтаю с офицерами, стараясь проверить свои думы и выводы. Много с нач[альник]ом дивизии болтали по поводу 24 августа, и, к моему удивлению, он много приводит моих доводов, которые некогда мне так трудно было ему привить. Когда-то я говорил ему о подавляющих силах врага (1–2 дивизии), о невозможности подводить резервы по огневым полям, о необходимости своевременно удалить нек[оторые] части и т. п. Теперь он повторяет все это, выдавая за свои выводы. Дело в том, что найден был австрийский документ, из которого увидели все то, о чем я тщетно говорил им. Я страшно рад, что поведение полка вырисовано теперь в самом блестящем свете, так как он боролся с восьмерными силами и погиб с честью. Никто не смеет теперь бросить в него камень осуждения. Что касается до удушливых снарядов, то [известие] о них дошло очень далеко и ими живо заинтересовались. Вообще, вся картина злосчастного и вместе с тем славного дня для меня теперь ясна, и в будущем я могу говорить об ней с полным знанием дела.

Я теперь совсем сбился, куда же делось мое первое представление в генералы; на самом полевом верху его нет. По-видимому, оно осталось где-то в Главном штабе. Впоследствии я подниму вопрос о предоставлении мне старшинства с 13 сентября 1914 года или через начальника дивизии (он обещал мне ходатайствовать), или – это лучше – через генерала Павлова; а для сего мне нужно: 1) знать, как его имя-отчество, 2) где он сейчас находится и 3) за каким номером и какого числа пошло мое первое представление, хорошо знать также, в какой редакции. Мне Кортацци советовал тотчас же, как появится Выс[очайший] приказ о моем производстве, тотчас же просить генерала Павлова войти с ходатайством о предоставлении мне старшинства. Я писал Савченко о датах, но когда он раскачается, чтобы написать о них.

У нас тут похоже на зиму, и когда я отправляюсь на позиции, то кутаюсь в башлык Осипа… мои где-то затеряны. Вчера и сегодня дул сильный ветер, сопровождаемый снежной метелью. Сейчас Осип уехал, Трофим похрапывает, Кара-Георгий шелестит газетой – вероятно, читает, а я за двумя свечами – одна вделана в голубую кружечку, набитую бумагой, другая прилеплена ко столу – пишу тебе эти строки и мыслями несусь к тебе, моя маленькая снежинка… «снежинка» потому, что их много упало сегодня у меня на подоконник, и затем потому, что ты под их шелест вспомнилась мне со своим белым боа, которое тебе идет… Мы сидели с тобой в театре, и ты не всегда-то замечала, как часто я косился на тебя, уставая от […] ломанья на сцене… Теперь я один и в одинокой халупе, уныло освещенной моими светильниками, мне живее и ярче вспоминаются 21 день, так быстро пролетевшие в Петрограде… Там как-то это сильно не чувствовалось и не переживалось, тем сильнее встает все это на душе, все эти картины, когда они отодвинуты на перспективу прошлого.

Сейчас слышна редкая ружейная стрельба (я в 4–5 верстах от окопов), прерываемая иногда взрывом бомбы, брошенной из бомбомета… В окопах сейчас холодно и неуютно, особенно противен этот пронизывающий ветер… Мы устраиваемся тепло и основательно, а там посмотрим, кто кого переморозит. Пленные производят впечатление жалких задерганных животных.

Давай, моя детка, свои глазки и губки, а также наших малых, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.

Целуй папу, маму и Лелю.

От сестры Лили получил посылку.

Дорогая моя Женюра!

Пишу тебе из уютной и красивой комнатки, расположенной в барском доме польского помещика. После моей скромной халупы чувствуешь себя как бы поднятым на кол. Заехал я сюда из-за возложенного для меня поручения… таков уже удел бригадиров.

Проездом через тыл видел Писанского, который бежит из полка, базируясь на свои четыре ранения… Доктор Богорад острит над ними: «Они, как прежние запорожцы, хотят своего кошевого… и никакого другого… Подай им батьку Снесарева…» Мой № 1 по храбрости только улыбается.

А вчера, когда я готовился к выезду, ко мне украдкой завернул Федя (доктор, Маслов), и мы с ним напились чайку и поболтали. Те же все оханья и те же ужасы.

Получил, моя беленькая детка, твое письмо от 10-го… Ты подметила, что последние (или последний) дни я был невесел… Еще бы! Трофим еще за три дня до отъезда начал реветь вместе с женой… Сейчас он сидит около меня (я его взял с собою) и углублен в чтение газеты.

У меня много возможностей: 2–3 в Петрограде, 1 – Могилеве, 2 – у нас, и до сих пор я еще ничего не получаю; правда, со времени моего приезда сюда прошло 8 дней, но пора бы чему-либо и открыться. Впрочем, я совершенно спокоен… Судьбу не нужно ни торопить, ни задерживать: она сама себя знает.

Как-то перечитал Марселя Прево «Полудевы». Это положительно серьезная вещь. Правда, в русском переводе гораздо выходит все длиннее и тяжелее, но прелесть и свежесть анализа, яркость вскрытых ран и смелость мысли подкупают и трогают. Вчера перечитывал Марка Твена и от некоторых вещей хохотал страшно: мои три человека были, я думаю, крайне удивлены, слушая мой хохот. Смешон особенно рассказ, где девочка проглотила кусок щепки и стала кашлять, а мать вообразила, что у нее грипп… Хороши ночь супругов и роль супруга, выполнявшего разные поручения супруги.

О Маслове начинают беспокоиться… я раз уже написал. Если ты можешь обойтись без него, то высылай его в полк с 18 ящиками спичек. Кондаков едва ли соберется или соберется нескоро. Забыл сегодня спросить, высланы ли тебе 1162 руб. Как обстоит дело с нашими вещами, получишь ли их или получишь за них деньги? Сегодня услыхал, что будто бы раненый 10-го Островский в дороге умер. Буду пока надеяться, что это неправда… передают как чистый слух. Док[тор] Богорад говорит, что у Островского рана не смертельная, и он слуху не верит. К сожалению, Богорад Островского сам не видел и о ране его судит по рассказам других. Мое поручение возьмет у меня 3–4 дня, а потом я вернусь на позицию.