Н. Урванцев - Таймыр - край мой северный

Первое время в доме было сыро, так как рабочие засыпали опилки с попавшим в них при транспортировке снегом, но уже через неделю благодаря усиленной топке стало сухо. Плотники вверху у карнизов предусмотрительно оставили зазоры, прикрытые щитками. Их можно было отнимать и подсыпать опилки по мере высыхания их и осадки. В столовой стояла большая чугунная печь — камелек, которую топили дважды: утром и вечером. В комнатах стояли камельки поменьше, их топили только один раз, обычно к вечеру. Топили, конечно, углем. Дрова шли только на растопку да при выпечке хлеба. В сутки уходило около 200 килограммов угля, а в сильные морозы и пурги до 250 килограммов. В кухне выложили большую плиту с духовым шкафом и вмазанным котлом для воды. В углу кухни, на выходе, стояла большая кадка для воды, а в коридоре — два умывальника. Для вентиляции помещений были сделаны отдушины — квадратные отверстия вверху стен, у карнизов. Они закрывались деревянными пробками, обитыми войлоком. Форточки на Севере не пригодны: они быстро обледеневали, плохо закрывались, и в пургу снег забивал межоконное пространство. Несмотря на кажущуюся легкость нашей постройки из фанеры, дом оказался очень теплым. Днем в нем держалась нормальная температура от 20 до 23 градусов тепла, а вечером, когда горели лампы, приходилось открывать отдушины, так было жарко. Даже к утру в пургу и сильный мороз температура не падала ниже 13, а у пола ниже 8 градусов.

По комнатам мы разместились в соответствии со своими специальностями и наклонностями. В передней комнате справа четверо вездеходчиков — Бизикин, Грачев, Колобаев, Чуйкин; в комнате слева — повар Кругликов, топограф Теологов, радист и радиомеханик. Последние, как только было отстроено отдельное помещение радиостанции, переехали туда, а на их месте поселился Болотников, живший до этого на пароходе. В комнатах по коридору, смежных со столовой, поместились: в одной — Урванцевы, в другой — Ломакины. В комнате при входе в дом слева устроились четверо плотников во главе с Самойловым и, наконец, в правой находились владения Сергея Яковлевича — кухня.

Был заведен строгий распорядок дня. Вставали в 7 часов, дежурный и повар — на полчаса раньше, чтобы затопить печь и приготовить завтрак. В 8 часов был завтрак, в 9 все расходились на работу, в 13 собирались на обед. Затем следовал отдых до 15 часов, и снова до 19 рабочее время, потом ужин, после чего каждый занимался, чем хотел: кто читал, кто заводил граммофон. Сергей Яковлевич, любивший играть в домино, "забивал козла". Его партнерами чаще всего были женщины и Теологов. Сергей Яковлевич неизменно проигрывал, а это, видимо, его волновало. Распушив свои густые седые усы, он подозрительно посматривал на своих противников. Пересаживал их и так и сяк, и все же выигрывать ему удавалось редко. Карты популярностью не пользовались, разве что соберется группа в преферанс.

Как только мы переехали в дом, Ломакина установила при помощи плотников вблизи дома, на возвышенности, свои метеобудки и начала регулярные метеорологические наблюдения. Они ежесуточно передавались на Диксон, где была расположена синоптическая служба. Чтобы не сбиться с дороги в пургу, для ориентировки от дома до будок протянули на кольях веревку. У дома для собак Ломакин поставил утепленную загородку, защищавшую животных от пурги и сильных морозов, перевез их всех с пароходов и сразу же стал объезжать. Вначале это было нелегко: собаки были "сборные", некоторые из них упряжки вовсе не знали, другие обленились и не хотели идти. Дело пошло лучше, когда передовым поставили Чуркина. Он быстро освоил упряжь, команду голосом и заставил повиноваться остальных собак, кроме, впрочем, Харди. Эту ездовую собаку подарил мне в Ленинграде зимовщик с острова Врангеля Костя Званцев, который славился тем, что лазил в медвежьи берлоги с одним пистолетом. Харди, красивая, волчьей масти, с рыжими подпалинами лайка, по характеру ничем не уступал Чуркину, хотя ростом был почти вдвое меньше. Между ними шла постоянная война, из которой Харди неизменно выходил побитым, но никогда не сдавался. Елизавете Ивановне неоднократно приходилось зашивать его раны. Упряжку мы использовали для быстрых поездок на пароходы по хозяйственным делам и на охоту. Врач ездил на пароходы для оказания травматологической помощи пострадавшим.

У пароходов вездеходы заносило снегом, хотя мы старались ставить их навстречу господствовавшим ветрам, но это не всегда удавалось. Пурга вдруг задувала не оттуда, откуда ее ждали. А снег на Севере совсем не тот, что в средних широтах. Там это пластинки и звездочки, а здесь — тонкие, в доли миллиметра иглы. Измельченный ветром в пыль, снег проникал всюду, в самые мелкие щели и дырки. Машины надо было ставить против ветра, чтобы под капотами возникало разрежение, отсасывающее оттуда снег. Вездеходчики сразу же принялись за устройство гаража для машин из двух половин: задней — теплой и передней — холодной, общим размером 8x16 метров.

После постройки дома дружно взялись за строительство бани. Ходить мыться на пароход никому не хотелось. Баня была тоже каркасная, 4x5 метров и состояла из предбанника и мыльни, но с обшивкой не из фанеры, которая от сырости быстро бы покоробилась, а из шпунтованных досок с засыпанным опилками промежутком. В мыльне была выложена небольшая плита и поставлена походная кухня для горячей воды. Снег растапливали в баке на плите. Был, конечно, сделан полок для любителей попариться. Суббота стала традиционным банным днем. Помыться и особенно попариться любили все участники экспедиции. В прочие дни баня использовалась как столярная мастерская, где плотники делали столы, табуретки, полки и прочий инвентарь для дома и для пароходов.

После бани ужин был особый. Сергей Яковлевич в белой поварской куртке и колпаке торжественно раскладывал всем на тарелки приготовленный пирог. В воскресенье обеденный стол тоже сервировался разнообразнее обычного, и кушанья были обильнее. Обязательно подавался торт или пирожные, готовить которые Сергей Яковлевич был большой мастер. Вечера были посвящены развлечениям: пели, плясали. Болотников хорошо играл на баяне. Иногда приходили гости с пароходов. Любили плясать русскую, причем капитан Смагин непременно сбрасывал валенки и плясал босиком.

В конце октября наша жизнь была нарушена печальным событием. Пропал машинист с парохода "Товарищ Сталин" Елисеев. Нам сообщили об этом по радио и просили помочь. Передавал о случившемся Смагин, групповой капитан. Лаврова не было, он улетел за неделю до этого на самолете Р-5 на мыс Челюскин. Завели два вездехода, Ломакин запряг собак, и мы быстро прибыли на пароход. Оказывается, Елисеев днем, выйдя "на улицу", увидел у борта медведя. Сказав об этом Смагину, схватил винтовку и, как был в телогрейке, помчался за зверем, не дожидаясь двух товарищей, которые должны были идти с ним. Когда они вышли, Елисеев уже исчез в сумерках. Дула небольшая пурга-поземка, они пошли по следу, но быстро его потеряли и вскоре вернулись обратно, доложив, что Елисеева не догнали и, боясь заблудиться, вернулись назад. Смагин велел зажечь на мачте прожектор, сигналил гудком и сообщил по радио нам. Мы прибыли уже под вечер, когда пурга усилилась, тем не менее отправились на поиски туда, куда, по рассказам, ушел Елисеев. А пошел он на северо-восток, в сторону открытого моря и движущихся льдов, где обычно спасаются медведи, когда их преследуют.