Николай Игнатьев - Походные письма 1877 года

Предвижу, что неумелое ведение войны, неудовлетворительность администрации, а, главное, опасность вмешательства Европы, которое могло быть предупреждено лишь быстротою действий и успехов наших, принудят нас заключить мир с Турциею на условиях весьма умеренных, совершенно иных, нежели предполагалось в Плоешти. "Игра не стоила свеч", а в особенности драгоценной русской крови. Придется ограничиться постановлениями конференции с добавком разве вознаграждения нам за издержки. Мне не хотелось бы приложить свою подпись к подобному договору, то есть такому, который не изменил бы существенно положения христиан в Турции и России на Востоке. Но предвижу, что чем неблагоприятнее будут обстоятельства, тем более захотят, чтобы я вел переговоры с турками, предоставив потом Горчакову хорохориться на европейской конференции и ссылаться, что он не мог ничего лучшего добыть, потому что генерал Игнатьев "мол, сделал уже уступки туркам!".

Сейчас дали знать, что Мегмед Али прислал парламентера (со стороны наследника), имеющего сообщить что-то важное самому главнокомандующему. Его везут сюда. Посмотрим.

Вурцель (он страдает аневризмом и... Черкасским) выпросился в Россию и едет чрез Казатин. Ему передаю это письмо вместо фельдъегеря. Обнимаю вас тысячекратно. Целую твои ручки, бесценная Катя, и ручки добрейшей матушки. Вам теперь скучнее будет без Екатерины Матвеевны. Благословляю деток. Твой любящий муж и верный друг Николай.

No 30

Без дневника

No 31

20 августа. Горный Студень

Мне довелось сопровождать государя в госпиталь, расположенный за противоположною нам (по отношению к оврагу) частью дер. Горный Студень по направлению к Плевне в версте от нашего бивака, видеть и разговаривать с раненными под Шибкою - орловцами и брянцами. Что за молодцы и что за славный и разумный народ наши солдатики. Все только об одном и думают, как бы поскорее выздороветь и вернуться в бой "против турки", к полку, к товарищам. Тужат о смерти генерала Дерожинского, отзываются с удивительным великодушием о враге, хвалят храбрость "братушек" - болгар и уверены в конечном успехе. Я спросил одного из раненых солдат Брянского полка, почему больше раненых и убитых в Брянском полку, стоявшем дальше от турок, нежели в Орловском, отбивавшем штурмы и стоявшем несравненно ближе к неприятелю. "А вот я объясню вашему превосходительству, - отвечал бойко бравый солдатик, оказавшийся унтер-офицером, хохлом, отчасти только исправившим свой оригинальный выговор, но сохранившим неподдельный малороссийский юмор, - турка глуп, он стрелять не умеет, значит, не целится, а положит ружье на руку и цидит, не разбирая, рассчитывая, что пуля виноватого сама найдет. Англичанин его снабдил славным ружьем, он и бьет из него больше и втрое скорее нашего. Ну и выходит, что ближнего-то минуют, а в заднего попадет сдуру. Выпустит рой пуль, ну и напятнает наших без разбора, куда угодит". Рассказчик тут же сослался на товарищей, и все подтвердили. Многие прибавили к тому: "Он боится "ура!", да штыка, и хотя и лез молодцом на штурм, но больше из лесу и с деревьев палит. На чистом месте да подойди он поближе, ему против нас никогда не устоять".

С интересом раненые расспрашивали меня, "доподлинно ли убит турецкий паша, который все егозил на белом коне и понукал своих идти вперед"? Один из раненых добавил: "Артиллерист наш взялся ссадить этого пашу и ловко на него наметил; я сам видел, как попал, и тот зашатался на своем коне". Я утешал моих собеседников, что паша точно убит, что они имели дело с лучшими турецкими войсками, которые 4 года учились драться у черногорцев, герцеговинцев и т.п., что таких солдат у турок уже нет, что набирают теперь дрянь, с которою такие молодцы, как они, всегда справятся. Солдатики были очень мною довольны и весело отвечали на мои пожелания видеть их поскорее в рядах их славных полков. Говорят, что 8 чел. уже выпросились из госпиталя в полки, хотя и не совсем еще оправились. Чего нельзя предпринять с таким народом? От сестер милосердия солдатики в восторге и беспрестанно обращаются к сестрицам. Самый бездушный человек преклонится перед самоотвержением этих женщин и девушек, не брезгающих никаким трудом, неутомимо исполняющих свои трудные обязанности с улыбкою и мягкою рукою, заставляющих забывать страдания и мысленно, душевно переноситься в другую сферу, вспоминать о семейной обстановке, о милых сердцу...

Вчера ездил я верхом на рыжем на освящение болгарской церкви, расположенной на противоположной стороне оврага близ бивака главнокомандующего. Служил отец Никольский, священник главнокомандующего, протопоп (болгарский) систовский и два бедных болгарских священника из соседних деревень, спасшихся от турецкого ножа. Церковь каменная, но иконостас не существует и заменяется самыми бедными литографированными и лубочно раскрашенными краскою изображениями Спасителя и Богородицы и некоторых святых. Ни сосудов церковных, ни Евангелия, ни креста, ни колокола, ни облачений. Черкесы, сожители болгар, не позволяли им освятить церковь. Воспользовались присутствием русских, чтобы довершить дело. Церковь освятили, а иконостас и церковные принадлежности дарует государь.

Государь сам приехал к литургии. Теперь, пока мы будем стоять в Горном Студене, церковные службы будут исполняться в новой, болгарской церкви. Умилительное было зрелище, и минута торжественная для того, в особенности, кто вникает в смысл и последствия совершающегося. Мне приходило на мысль, неужели и эту церковь, освященную в присутствии русского царя, отдадим мы на произвол турецкой администрации и черкесов, как пожертвовали в прежние войны массами болгар и как недавно ради экспедиции Гурко, оказавшейся бесцельною, доставили случай туркам истребить огнем и мечом всю долину Тунджи с христианским населением в 100 тыс. чел. и множеством церквей, обращенных ныне в груду камней. Так как твой облик и мысль о тебе со мною неразлучны, то я, стоя в болгарской церкви, невольно перенесся за год назад, и виделось мне другое освящение, но в твоем присутствии, нашей константинопольской госпитальной церкви. Сколько воды утекло с тех пор и какая разница в обстановке и душевном настроении!

Вчера около полудня государь был встревожен известием, что Осман-паша вышел с значительными силами из Плевно на левый фланг 4-го корпуса, в то время как Мегмед Али оттеснил аванпосты наследника и передовой отряд 13-го корпуса (с потерею у нас до 400 чел.). Опасались, что Зотов не был при войсках, так как его потребовал накануне к себе в Карабию принц Карл. Вместе с тем поджидали возвращения из Шибки Непокойчицкого. Государь тотчас приказал трем флигель-адъютантам ехать в распоряжение Зотова для доставления его величеству известий. Баттенберг, Веллеслей (английский агент) и все иностранные офицеры (три пруссака, два австрийца, швед и даже японец) отправились туда же. Сергею Александровичу с Арсеньевым было приказано государем тотчас же отправляться в Белу и оттуда к наследнику. Оказывается, что позиция, которая была выбрана и укреплена (Поп-Киой) со стороны Эски-Джумы и Шумлы для обороны 13-го корпуса против предполагавшегося наступления Мегмеда Али, никуда не годится. Ею командуют со всех сторон высоты, и наследник должен был отказаться принять сражение на избранной заранее позиции, решившись отвести главные свои силы за дефиле Карабунар, представляющее несравненно большие выгоды для обороны меньших сил против более многочисленных. Вот как у нас все делается легкомысленно. Позицию выбрал по карте Ванновский, а на месте ее укрепил Дохтуров, считавшийся доселе одним из лучших офицеров Генерального штаба и состоящий помощником начальника штаба. Дохтуров храбр, но, оказывается, с "придурью" (toque) или своеобразным взглядом на предметы.