Оливер Харрис - Письма Уильяма Берроуза

И почему тебе сразу не перебраться сюда? Не вижу препятствий. Выйду из больницы, начну бизнес и тебе дам работу. Можем вместе дело наладить, журнал выпускать. Время снова встретиться.

Нет между нами коренного различия, и интересы у нас общие. Если что не так — то и поправить недолго. Трудности — они же только в наших умах, и нет у них почвы в реальности наших с тобой отношений. Если и есть какие-то терки, то они — лишь результат ошибки со стороны одного из нас. Стоит лишь сойтись, и все прояснится. Не могу, не стану выражать мысль в словах, потому что понимание должно быть на невербальном уровне. Отсюда и нестыковки, пока мы общаемся через письма. Например, хочу ли я, необходимо ли мне переспать с тобой? Не знаю. Не скажу. Надо увидеться.

Эти трудности — надуманные, они — ложное противопоставление. Если достигнем уровня невербального восприятия, то подобных тупиков не возникнет.

Когда вновь увидимся, то все переменится. Нельзя загадывать наперед, ставить условия.

Не надо условий, просто верь в нашу способность общаться и понимать друг друга в конкретной, данной нам ситуации.

Третий день жду Кики, чтобы он забрал это письмо и отнес на почту. Отсюда и столько дополнений к основной части. Не пойму, куда пацан подевался? Еще прилагаю к письму кое-какие приписки по главе с баром для книги про Город яхе — у тебя, кстати, копия есть? — над которой я в последнее время работаю.

Писать для меня значит теперь испытывать почти невыносимую боль. Из-за тебя, потому что ты нужен мне. Дело не в сексе — причина намного глубже. Сможем ли мы работать с тобой? Столько вопросов — и ответа не будет, пока тебя не увижу.

11 октября

Кики, шпанюк, так и не появился. Куда продолбался? Болен, наверное. Знает, что болячки я терпеть не могу.

Весь день работал над романом об Интерзоне, получилась мешанина длиннющих заметок, написанных от руки, и остается еще куча писем, которые надо прошерстить. Короче, мне предстоит подвиг Геракла.

Читаю свои же письма к тебе и поражаюсь, сколько во мне рассудительности и готовности принять любые условия. Так чем не угодил я тебе?

Жутко больно сортировать разрозненный материал и придавать ему форму. Но начало положено. Закончу главу — и пришлю тебе. Первую главу уже присылал.

О, Кики пришел. Сейчас отдам письмо, пусть на почту снесет. Весь день работал над романом. Больно как… сдуреть можно. В писательстве нет искусства! Келлс говорил: «У тебя шило в жопе, какой из тебя писатель?»

Люблю, Билл

АЛЛЕНУ ГИНЗБЕРГУ

Танжер,

клиника Бенхимоля [314] 21 октября 1955 г.

Письмо номер «В» [315] (написал его до того, как получил письмо от тебя)

Дорогой Аллен!

Письмо номер «А» — это начало второй главы романа об Интерзоне. Она почти готова, есть уже страниц сорок. Пришлю ее где-то через недельку.

Мне по-прежнему колют сорок миллиграмм долофина каждые четыре часа. (Это приблизительно один гран М.) Случалось и комфортней лечиться. Курс займет месяца два, но зато выйду отсюда полностью здоровым, смогу пить и обходиться без наркотиков.

Глава вторая называется «Избранные письма и заметки Ли». Под таким соусом я могу пихать туда абсолютно все письма, даже любовные, могу брать в дело и неполный материал — словом, все. Само собой, все письма я не использую — из сотен посланий составляю одну страницу главы.

Забавно, как письма срастаются. Беру одно предложение, а оно за собой утягивает целую страницу текста. Выбирать фразы трудно, и делаю это я очень бережно. (Работаю с прошлогодними письмами и заметками от руки полугодичной давности.)

Пока создается лишь черновик, рамка. Планирую перемежать главы из писем и заметок с главами вроде первой, где повествование линейное. Вполне может статься, что заметки и письма перейдут в приложение. Посмотрим. Месяца через два должно накопиться достаточно готового материала, который можно показывать издателю. Если, конечно, таковой на мою книгу найдется. Главы из писем и заметок составляют некое подобие мозаики, и в расположении ее частиц заложен тайный смысл. Они — словно натюрморт из вещей, забытых в гостиничном шкафу.

Перечитываю свои письма и много думаю о тебе. Прошу, приезжай, не тяни! О моих чувствах к тебе прямо сейчас не беспокойся. Я сам о них нисколечко не тревожусь. Право слово, лучше тебе сюда приехать, чем мне переться во Фриско. Штаты — не для меня; мне больше пространства давай, больше свободы.

Мысли все чаще обращаются к преступлению. «В мозгу мой страшный план еще родится, а уж рука свершить его стремится» [316]. Самое утонченное — шантаж. Утонченное значит: когда наступает момент истины, фасад крутизны клиента падает. Прямо в штаны кончить можно. Во второй главе такой момент есть.

Писательство убивает меня. Вводные конструкции атакуют, рвут на части бедного автора. Я совершенно не управляю тем, что пишу. Должно быть наоборот! Я будто святой Антоний с полотна Иеронима Босха или как его там.

Прочитал книгу о работах Клее. Внушает. Картины — и впрямь как будто живые. Еще заимел роман Жене «Дневник вора» в переводе на английский; перечитал его несколько раз [317]. Говорю тебе, Жене — величайших из ныне живущих прозаиков. Обязательно прочитай «Дневник вора»: там есть сцена, когда героя в тюрьме Санте седлает здоровенный негрила: «Затем, разморенный, негр обрушится на мои плечи тяжестью своего мрака, в котором я, открыв рот, растворюсь. Мне передастся оцепенение негра, прикованного своим стальным стержнем к этой сумрачной оси. Затем придет легкость, ответственность позабудется, и мой ясный взор, каковой орел даровал Ганимеду, воспарит над миром». Перевод недурен — везде, кроме диалогов, там применили устаревший сленг, на котором уже никто и не разговаривает: «Пришью кого-нибудь за мелкую монету». Бред. Оставили бы французский сленг и дали бы сноску.

Перечитываю твои письма и стихи. Вот эти строки из «Сиесты в Хибальбе» [318]: «Беспристрастный привет летит через время…», «скользнул из слабеющей хватки каменных рук…», и еще целая строфа, которая начинается со слов: «Поднимается времени стена неспешная…» Здорово, слов нет. «Как адвокаты, когда горят они, визжат…» ХМ-М-М… А вот строка дурная, и своей дурностью убившая меня наповал: «Имел я деньги…» В общем-то поэма неплоха, но со «Строфами», лучшей твоей работой, ни в какое сравнение не идет; просто не воспринимается как единое целое. Я не выделяю из «Строф» [319] отдельных строк, потому что вся поэма отлична — целиком. Кажется, я писал тебе, как поэма, посвященная гибели Джоан, поразительна — неприятно, надо сказать, поразительна. Думаю, из-за личных ассоциаций. Цепляет — значит ты молодец, с задачей справился.