Александр Ткаченко - Футболь. Записки футболиста

Замечено, что если у игрока поставлен хорошо удар, то это передается во все игры. Валентин Бубукин, к примеру, обладавший классически поставленным ударом с обеих ног, и на бильярде был лучшим «ударником» — вколачивал такие шары намертво от двух бортов в угол, что и профессионал позавидовал бы. На сборах мы так увлекались игрой на бильярде, что к концу весны каждый входил в приличную бильярдную форму. Играли друг с другом всерьез, на деньги, правда, на небольшие.

Были и смешные случаи. Я почему-то постоянно обыгрывал явно лучше меня игравшего на бильярде центрального нападающего «Зенита» Вальку Гусева. Он злился, метался, всех укладывал, но на мне неизменно спотыкался. Я имел от него маленький, но постоянный доходец. Он ловил меня до обеда, после обеда, до тренировки или после игры, но у меня с ним шла кладка и все тут… Наконец, надо было уезжать, сборы закончились, вечером я опять дерганул его в пирамиду и выиграл свой четвертак. А под утро услышал стук в дверь своего номера, было часов шесть, я открыл, передо мной стоял Валя Гусев в спортивном костюме и с кием: «Шурка, пошли, ну не могу я!..» Я ссылался на усталость, говорил, что еще сплю… В общем, он обыграл меня сонного, назначив крутую ставку. В самолете его глаза сверкали. «Да дело не в деньгах, — сказал он мне. — Успокойся…» Хотя вопрос этот спорный, и вот почему.

Совсем недавно, на юге, вместе с Андреем Битовым, его женой Наташей и моей Татьяной мы коротали время за картами. Играли в покер. Вместо денег ставили на кон гальку с коктебельского пляжа. Играли мы лихо, при каждой сдаче на руках появлялись такие комбинации, какие и не снились и профессионалам-«игровым»: через раз «фул хэнд», «стрит»… Мы позвали настоящего картежника, и он подумал, что мы дурим его, что мы играли всю жизнь, хотя мы только что научились. Он сказал, что все это невероятно и что мы блефуем. Когда он ушел, мы вообще-то поняли — феномен в том, что мы играли не на деньги, а на камешки. Между игрой и деньгами мистическая связь: как только они включаются, все становится на свои места…

Но футболисты играют во все игры не только потому, что коротают время, а потому, что натура такая — игроки ведь! Игроки на поле, игроки в жизни. Само по себе футбольное поле и формирует игрока, и оно притягательно для натур играющих. Преферанс был когда-то модной интеллектуальной игрой. Играли в него и футболисты — в поездках на задних сиденьях автобусов. Но еще более увлекательным оказывался сам преферанс жизни. Сыграешь лучше всех — не сыграешь? Выбьешь квартиру — не выбьешь? Доплату, телефон… Все входило в систему игры. Сама жизнь игрока, пока он играл, строилась по принципам игры. Вот когда он заканчивал карьеру — это уже другое, другие игры: поле суживалось, но желание и готовность играть во все и во вся не проходило. Трудно объяснить состояние куража, но без него нет ни одного приличного игрока. Кураж — это когда ты чуть-чуть на отлете, момент самой игры тебя опьяняет, все становится по фигу, даже сама игра, ты уже как бы над ней, и поэтому у тебя все получается как бы и без твоего участия. Кураж может быть вызван чем угодно, я склонен связывать его с подсознанием. Замечали вы когда-нибудь: приходишь, скажем, в компанию и скучаешь. Вдруг появляется женщина, которая всех, тебя в том числе, приводит в состояние повышенной говорливости, появляется желание «выступать», тянет на подвиги… Вот это и есть состояние куража. У футболиста кураж может быть вызван многими факторами: хорошим полем, новой футбольной амуницией, даже неожиданно игровым мячом, который особенно как-то выглядит и ложится к ноге. Ну и, конечно, присутствие на трибуне прекрасных дам.

Еще более сложное чувство — внутренний кураж: отчего он приходит, ты и сам не знаешь. Но вдруг начинаешь гарцевать и выдавать лучшую игру на задрипанном стадиончике при пустых трибунах… «Каталы», «игровые», которые работают в поездах, на курортах, ничего общего с настоящими игроками не имеют. У этих трезвый расчет и жульничество. Все построено на том, чтобы обмануть партнера — крапить карты, иметь систему оповещения, ну и так далее. Я же говорю об игроке в духе Достоевского.

Риск футболиста очень высок. Он постоянно находится в зоне опасности — удается ли игра, удается ли сезон, удастся ли жизнь. Собственно, все потом у него строится по этому же принципу. И многие трагические уходы с пьянством и подзаборным концом — это все из серии игр, из серии куража, но уже со знаком минус. «Да, все они живут, а я вот буду спиваться, и пусть они меня жалеют, помня, как я играл. Попью у них на глазах, пусть видят, как я переживаю, как опускаюсь.— с этого начинается момент рисовки спивающегося футболиста, но потом, когда он видит, что никому это не нужно, он еще больше вживается в это состояние. А далее уже ни ему до внешней среды, ни внешней среде до него нет дела. И все. Только сильные люди могут в конце концов выйти из этого штопора.

Однако, у многих футболистов характер, воспитанный на поле, в постоянной драчке, возне, с необходимостью мгновенно разрешить ситуацию, принимать решения, остается уже на всю жизнь. Знаю, что многие известные игроки московского «Динамо» стали в свое время высококлассными дипкурьерами — это довольно ответственная и опасная работа. Но большинство становится тренерами, таким образом до конца дней своих продолжая игру. И действительно — то, что было сформировано футболом, помогает в жизни. Причем это уже происходит спонтанно, потому что ты по-иному не можешь реагировать на удары и сюрпризы действительности. Ага, тебя наказали, а ты ему в оборотку, ага, он тебя обводит где-нибудь на пятачке кабинетной работы, а ты думаешь: «Да неужели я этого кабинетного червяка не обыграю на его поле? Нет проблем».

Никогда не забуду, как ко мне, автору уже двух книг и члену Союза писателей, пришли с обыском местные гэбэшники. Они перед этим перехватили меня в городе. Я шел по улице. Возле гостиницы «Украина» ко мне подкатила черная «Волга», и меня втолкнули на заднее сидение как раз между двух жлобов. «Александр Петрович, надо проехать и поговорить…» Привезли меня за город в райотдел милиции. Мне было отвратительно, и я не чувствовал за собой никакой вины. В милиции сидел какой-то хмырь невеселый и пара ментов в форме. «Нам нужно взглянуть на вашу квартиру, ходит слушок, что у вас там кое-что имеется…» У меня не было тогда таких замашек, как, например, потребовать ордер, а иначе, мол… Я четко знал, что если им надо посмотреть и в чем-то убедиться, они это сделают даже ночью, когда ты будешь спать и не заметишь этого. Знал, что у меня дома нет ничего, кроме мелочей, ибо всегда понимал, чем занимаюсь и что могут прийти. И вот тут, что называется, я поймал кураж. Мне захотелось поскорее раскрутить их, узнать, а что же они имеют против меня. Надо было брать инициативу в свои руки: взыграл футбольный азарт. Я сказал, мол, о’кей, только прошу, поскольку у меня мать старенькая, милиции быть не в форме, а то ей плохо станет. Они тут же быстро переоделись, и два мента с двумя гэбэшниками на двух машинах поехали ко мне домой. Я сказал матери, что пришли приятели по делу. Мать поставила на стол в моей комнате бутылку сухого вина, я закрыл дверь, врубил Челентано и лег на тахту. Мастерилы из «конторы» начали свое дело. Они перевернули все книги и рукописи. В итоге нашли сборник Марины Цветаевой лондонского издания и две мои рукописи еще не изданные. То, что нужно было, они принесли с собой. Этого я не ожидал и протокол об изъятии у меня «Доктора Живаго» не стал подписывать. Вот здесь я попросил показать ордер, они помахали перед глазами какой-то бумажкой, собрали все в кучу, сказали, что заставят меня подписать протокол в другом месте, и ушли.