Елена Арсеньева - Юсуповы, или Роковая дама империи

Еще там, в Америке, она искала с нами встречи. Мы жили некоторое время в одном отеле – когда наши дела поправились после продажи некоторой части вещей. Мы ее избегали, но однажды столкнулись в вестибюле. Она шла с концерта – в облегающем фигуру темно-зеленом платье, в котором она не могла сидеть, только стоять, потому что платье сшивали прямо на ней, в страшную обтяжку. У нее был устрашающей величины бюст, обтянутый парчой. Она напомнила мне крокодила, которого я видела в маленьком зоопарке в Каире.

– Вы – убийца! – воскликнула она с напыщенным видом, увидав Феликса, и ткнула в него пальцем с огромным малахитом в золотой оправе. – Государь доверял вам, государыня была вашей родственницей, – палец сделал резкое движение в мою сторону, малахит мрачно замерцал, – а вы обманули их доверие! Вы убили… Вы убили святого человека! Я счастлива, что наконец-то могу выразить вам свое презрение! Не сомневаюсь, что вас ждет отмщение!

Из углов вестибюля защелкали затворы фотоаппаратов, замерцали вспышки. Собравшиеся репортеры лихорадочно жгли магний.

Это был какой-то маразм. Я даже растерялась! Кто бы мог подумать, что здесь может оказаться столько газетчиков!

Феликс оглянулся с невозмутимым видом:

– Неужели мадам не хватает рекламы, что она решила воспользоваться нашим присутствием? Но знаете, если его величество и был в восторге от ваших заунывных песен, то я на ваших концертах всегда храпел. Слышите, господа? – Он обернулся к репортерам, которые мелькали за спинами фотографов. – Я крепко спал на концертах этой дамы! И всем советую не тратить деньги, чтобы слушать ее тоскливые завывания!

И, крепко стиснув мою руку, он бросился в лифт, увлекая меня за собой.

Кажется, никогда – ни до, ни после этого – я не видела Феликса в такой ярости. Именно поэтому он был столь груб – против обыкновения. Его обычной манерой язвить была ледяная любезность. Правда, он, заметив, что я встревожилась, тотчас принял спокойное выражение, но я знала, что он весь кипит. Впрочем, скоро это прошло и он стал хохотать, потому что умел во всем найти смешное.

Больше мы с Плевицкой не встречались долгие годы и вообще мало о ней знали. Но прошло время, та неприятная сцена забылась. Многие наши друзья приглашали к себе Плевицкую петь. Когда умер отец Феликса, мой свекор, и Зинаида Николаевна стала жить у нас, она однажды пригласила певицу на домашний концерт. И мы увидели совсем другую женщину, не такую, какой она была в Америке, – очень постаревшую, очень встревоженную. Она чуть ли не со слезами извинилась за ту пошлую сцену. В голосе ее больше не было пугающего надрыва, она пела мягко, успокаивая всю боль, которая накопилась в сердцах слушателей за те годы, в которые мы беспрестанно оплакивали свои потери. Даже я не смогла сдержать слез, даже моя маленькая Ирина расплакалась. А потом случилась сцена, которая нас неприятно удивила. Плевицкая опустилась на колени у большого портрета императора и как-то театрально, неестественно зарыдала. У меня было все впечатление испорчено, прежняя неприязнь к ней вернулась. Однако моя свекровь продолжала быть к певице очень расположена, приглашала ее – и Плевицкая бывала у нас, а перед уходом все так же театрально падала на колени перед императорским портретом. Это нас с Феликсом страшно коробило, мы бы и рады были ее не приглашать, но не хотели обижать Зинаиду Николаевну. Плевицкая сшила у нас в «Ирфе» несколько платьев – не для сцены, а просто для выходов.

Но близко мы не сходились, хотя певица зазывала нас в гости – у нее имелся, по рассказам, дом в пригороде Парижа, в Озуар-ля-Феррьер.

Ее муж в это время находился в руководстве РОВСа, Русского Обще-Воинского Союза. Конечно, я была далека от этого, но иногда слышала, как говорят, что эта организация представляет значительную угрозу для Советской России, потому что умело разоблачает засланных оттуда шпионов. Заслуга в этом всецело была генерала Александра Павловича Кутепова. И вдруг он исчез – потом стало известно, что он был похищен и переправлен в СССР.

Парочка, которая прогуливалась в дюнах Фале де Вашнуар, видела, что на пустынный пляж прибыли две машины: «Альфа-Ромео» и красное такси «Рено». Влюбленные видели также моторную лодку, стоящую у берега, и пароход на рейде.

Двое пассажиров автомобиля вытащили какой-то большой продолговатый предмет, завернутый в мешковину, взвалили на плечи, вошли в воду и положили предмет на дно лодки, в которой находились еще два человека. Лодка на полной скорости помчалась к пароходу, который поднял якорь и ушел, как только находившиеся в лодке и их таинственный груз оказались на борту.

Это был советский пароход «Спартак», неожиданно покинувший Гавр днем раньше.

Официальное расследование похищения ни к чему не привело, но Владимир Львович Бурцев, известный нам еще по Петербургу издатель и журналист, разоблачивший в свое время знаменитого провокатора Азефа, что стало истинной «бомбой» в рядах эсеров, умудрился выяснить, что организовали похищение сотрудники советских представительств во Франции, все – штатные агенты иностранного отдела ОГПУ СССР. Позже стало известно, что при похищении Кутепова усыпили слишком большой дозой хлороформа и он умер еще в пути.

Плевицкая была дружна с женой пропавшего генерала, Лидией Давыдовной, и утешала ее своими песнями. Ее голос оказывал на бедную женщину поистине магическое воздействие. А поскольку Зинаида Николаевна была также с генеральшей Кутеповой дружна, она виделась с Плевицкой чаще и чаще.

И вот однажды к нам в «Ирфе» пришла наша старинная знакомая – княгиня Мария Михайловна Нахичеванская – и попросила разрешения поговорить со мной и Феликсом наедине.

Она очень изменилась за прошедшие годы. Располнела, была одета в черное. Платок с розами сменила прекрасная шаль с восточным рисунком. Оказывается, она родила сына и двух дочерей, а жили Нахичеванские теперь во Французской Сирии, как тогда назывался Ливан, где Юрий Гусейнович создал представительство компании «Форд» на Ближнем Востоке. Мария Михайловна теперь пышно именовалась ханума Мария Нахичеванская.

В Париж они наезжали нечасто, лишь по делам мужа, и вряд ли Мария Михайловна захаживала в «Золото атамана», которое теперь по закону принадлежало Тархану, и уж конечно не пела там свою коронную песню.

– Вы желали заказать новые платья? – спросила я, когда мы с Феликсом поздравили ее с рождением детей. Но Мария Михайловна покачала головой. У нее был очень встревоженный вид.

Мы сразу поняли – что-то случилось! – и провели ее в приватные помещения.

– Вам надо уехать, Феликс Феликсович, Ирина Александровна! – выпалила она, едва за нами закрылась дверь кабинета. – Она что-то задумала, задумала недоброе!