Юрий Сушко - Марина Влади, обаятельная «колдунья»

Бедная девочка….

Высоцкий на похороны не прилетел. Марина решила, что он просто боялся показаться ей на глаза. Но он уже летел навстречу своей гибели.

О смерти мужа Марина узнала банально — по телефону: «Мне позвонили в пять утра… и сообщили. Это такой шок, такой ужас. Я была как бы не в себе… Как будто я снимаюсь в каком-то страшном кино… как будто это не я… как будто это не он…»

Позвонить в Париж отважился только Всеволод Абдулов.

«В консульство рано утром пришла Марина Влади, заплаканная, перепуганная, — вспоминал дипломат Вадим Мельников. — Попросила срочную визу в Москву. Хоронить Володю. Визу приготовили действительно быстро, но возникла… ситуация. Никто в консульстве не знал отчества Володи Высоцкого. Он ведь был … просто Володей».

В Шереметьево 26 июля Марину с Пьером встречали Янклович и Бабек Серуш. Привезли на Малую Грузинскую, завели в комнату, где лежал Высоцкий. Оставили их наедине на целый час. Это был момент не окончания любви, а крах воплощенной мечты. Ее и его.

Потом, когда в доме началось настоящее столпотворение, суета и неразбериха, она полностью взяла себя в руки, попросила накрыть стол на кухне. Каждому, кто приходил, находила какие-то добрые слова. «Когда я приехала… просто не узнала Марину, — рассказывала Юлия Абдулова. — Вместо лица был плохо пропеченный блин». Но все равно, все равно…

Обняла Кирилла Ласкари, примчавшегося из Ленинграда: «Ты знаешь, Кириль… Володя говорил, что никогда ему не было так хорошо и спокойно, как у тебя».

Многих просила, чтобы написали что-нибудь о Володе. Все, конечно, обещали…

— А это кто? — Марина мельком взглянула на какую-то заплаканную блондиночку лет двадцати, которая сомнамбулически раскачивалась, стоя у зашторенного окна.

— Кто? Это? Э-э-э, это сестра, — нашелся Абдулов, — сестра Валеры Янкловича.

— А-а…

Ближе к вечеру Марина перебирала вещи Высоцкого, его рукописи, искала свои письма к нему и не находила. Потом кто-то заговорил о том, что нужно снять посмертную маску. Такова традиция, так всегда поступали с выдающимися личностями. Ведь смерть открывает истинное лицо человека. На этих масках как будто навечно застывает последняя, а значит, самая искренняя эмоция умершего. Это — словно документ, выданный самой смертью.

Юрий Петрович Любимов тут же спохватился: «Я знаю, кто сможет это сделать. Юра Васильев! Он снимал посмертную маску Назыма Хикмета, еще кого-то. Сейчас я ему позвоню…»

Как ей не хотелось вспоминать предсказание Высоцкого, описывавшего собственные похороны!

И с меня, когда взял я да умер,Живо маску посмертную снялиРасторопные члены семьи…

На Малую Грузинскую Васильев приехал вместе с сыном, начинающим художником. Марина впустила их в квартиру, проводила в комнату. Предложила помощь: «Я же в юности занималась скульптурой». Хорошо, согласился мастер скорбного ремесла, пока я разведу гипс, смажьте Володино лицо вазелином. Потом Васильев делал слепок, что-то шепча. Марине кажется, что он молится. Может, так и было.

Васильев свято верил и убеждал других, что «посмертные маски имеют свойство жить, реагировать. Будем ругаться — она будет хмуриться. Будем радоваться — она будет улыбаться… Маски имеют обыкновение вмешиваться в нашу жизнь. Посмертная маска может реагировать на происходящее. Даже на настроение окружающих. Я много их снимал. Видел…»

Слава богу, все самые маетные, кажущиеся пустыми, но все же необходимые организационные хлопоты взяли на себя самые преданные люди. Юрий Любимов ругался по телефону по поводу проведения похорон и траурной панихиды с тогдашним «хозяином» Москвы Виктором Гришиным, искал выход на всесильного шефа КГБ Юрия Андропова. Иосиф Кобзон через Моссовет договаривался насчет места на Ваганьковском кладбище.

Сама Марина кротко позвонила в дверь соседу по дому. Володя их как-то знакомил: Теодор Гладков, писатель.

— Простите, нужно ваше участие.

— Ради бога, конечно!

— Мне сказали, что вы можете мне помочь. Надо составить письмо Брежневу.

— ?!!

Марина, как сумела, путаясь, объяснила ситуацию, о которой ей еще вчера толковали друзья на кухне. Проблема заключалась в том, что, по закону, после смерти владельца квартиру следовало сдать обратно в кооператив. Друзья советовали: пиши прямо Брежневу, но не как жена, прости, вдова, а как член Общества советско-французской дружбы, проси, чтобы жилье передали Нине Максимовне, которая ютится где-то в Черемушках. А вот сосед Теодор, он — писатель, он должен знать, как составляются такие бумаги… Каких только еще идей не возникало тогда в воспаленных головах, вплоть до поспешного сокрытия архива…

Гладков немало удивился просьбе — в таком жанре он еще не работал, но кое-как отстукал на пишущей машинке пространное послание на имя Генерального секретаря ЦК КПСС, надеясь, что за это ему ничего не будет. Потом Марина позвонила Виктору Суходреву,[34] с которым они не раз встречались в дружеских компаниях.

— Виктор, нужно поговорить.

«Я пришел уже к концу поминок, — рассказывал Виктор Михайлович. — Марина утащила меня в Володин кабинет. Помню, что мне туда даже какую-то закуску принесли… водка там стояла. Марина показала мне свое письмо к Брежневу и попросила помочь как-то поправить, сделать его лучше, одним словом… Письмо действительно было составлено неумело — и стилистически, и по сути дела.

Я стал делать замечания, подсказывать, что именно в нем надо изменить, чтобы письмо звучало как чисто личное (именно от Марины, а не от „группы товарищей“), чтобы оно было эмоциональным, но без каких-то „расплывчатостей“. Нужно было конкретно поставить вопрос, чтобы эта квартира сохранилась как (возможно, в будущем) квартира-музей или „памятная“ квартира Высоцкого. Замечаний у меня было много, и в какой-то момент Марина спросила:

— Может быть, ты сам и напишешь это письмо?

— Марина, оно должно быть написано твоей рукой. Каким бы оно ни было, но — твоей рукой.

Мы основательно переделали текст. Марина переписала письмо заново. Я позвонил Александрову-Агентову, помощнику Брежнева, потому что мало ли какое отношение к этому будет наверху, а мне очень не хотелось бы… взять письмо, которое я не смог бы по назначению передать. Он ответил: „Берите“. На следующий день утром через курьера фельдсвязи я это письмо отправил в секретариат Брежнева. Через какое-то время после очередной деловой встречи у Брежнева Андрей Михайлович мне сказал:

— Кстати, это письмо от Марины Влади, которое вы мне тогда переслали… Вы знаете, я его Леониду Ильичу даже не показывал. В этом не было необходимости, я просто позвонил в Моссовет, переслал его туда — и вопрос решился очень быстро, можно сказать, в одночасье…»