Франкенштейн и его женщины. Пять англичанок в поисках счастья - Нина Дмитриевна Агишева
По свидетельству Трелони, Байрон намеревался забрать череп Шелли, но Трелони ему отказал, потому что боялся, что тот сделает из него кубок для вина. Зрелище, к тому же сопровождавшееся ужасающим запахом, оказалось настолько тяжелым, что Хант предпочел остаться в карете, а вскоре и Байрон ретировался. Остался один Трелони — он и схватил дрожащей рукой сердце Шелли, черное и сморщенное, когда лопнула от огня грудная клетка поэта. После церемонии Байрон и Трелони бросились в море и долго плавали.
Останки Шелли Трелони положил в ящик и отправил в Британское консульство в Риме. Там они и хранились в винном погребе, пока тот же Трелони — конечно, по предварительной договоренности — не выкопал собственноручно могилу для Шелли и не посадил там несколько кипарисов. Погребение состоялось — на мемориальном камне была высечена надпись из шекспировской «Бури» — слова Ариэля, духа воздуха:
Он не исчезнет — будет он
Лишь в дивной форме воплощен.[31]
А над этой надписью слова на латыни — «Cor Cordium», что означает «Сердце сердец».
С сердцем Шелли все оказалось непросто: верный Трелони хотел сразу передать его Мэри, но его разубедил Хант: Мэри, дескать, была не слишком добра к их другу в последние годы его жизни, и он, Ли Хант, может это засвидетельствовать. Тогда Трелони отдал его Ханту — и только вмешательство Джейн Уильямс помогло вдове все-таки обрести эту реликвию. Мэри не захотела похоронить сердце Шелли вместе с его останками на протестантском кладбище в Риме — оно, завернутое в шелк и в страницы его поэмы «Адонаис», хранилось в ее письменном столе и было обнаружено только спустя год после ее смерти. Их сын Перси Флоренс Шелли распорядился захоронить его в семейном склепе вместе с собой, что и было сделано в 1889 году, когда он умер.
1889
В Парижском салоне выставлена картина французского художника и иллюстратора Луи-Эдуарда Фурнье «Похороны Шелли». На ней возле погребального костра на берегу моря — Байрон, Трелони и Хант, а в стоящей чуть поодаль на коленях женщине можно узнать Мэри Шелли. В действительности Мэри вообще не присутствовала на церемонии, как в сущности и Ли Хант, просидевший все это время в карете. Полотно имело успех, и его репродукция была помещена в 27-м номере журнала «L’Illustration».
Анна Ахматова — родившаяся, кстати, в том же году — прекрасно знала эту картину. Ее изображения в России часто перепечатывались и висели в гостиных. Больше того — оказывается, в своей знаменитой «Поэме без героя», в строфе, где на песке мертвый Шелли, а над ним Байрон с факелом, она описала не сами похороны поэта, а именно эту картину, их изображающую. В этом сама Ахматова призналась Лидии Чуковской.
Байрон и Шелли — при всем их различии — были для Ахматовой в чем-то очень схожи. Вот запись той же Чуковской 1960 года — слова Ахматовой: «Фотография Мандельштама. Отличная… Не правда ли, тут он поэт-романтик, этакий Байрон-Шелли?» Для нее, тоже великого поэта, все грехи поэтов искупает время. И их бессмертные души «разрывают бездну эфира».
25 августа 1823
Мэри Шелли вместе с сыном возвращается — теперь уже навсегда — из Италии в Лондон, в Англию. Ее встречают отец Уильям Годвин и единокровный два-дцатилетний брат Уильям, которого она последний раз видела пятнадцатилетним подростком. Лондон так изменился за время ее отсутствия, что теперь ей «проще найти дорогу к Колизею в Риме, чем попасть на Гросвенор-сквер». Газовые фонари на центральных улицах освещают роскошные магазины, а Сен-Панкрас, где была похоронена мать, теперь окружают огромные дымящие фабрики. Сначала она остановилась у отца и мачехи на Стрэнд-стрит, потом сняла небольшие апартаменты поблизости.
Еще в Италии началась нервная переписка с отцом Перси, ее свекром сэром Тимоти — вернее, с его адвокатом, — в ней принимал участие даже Байрон. Сэр Тимоти категорически отказался признавать женщину, которая «отвратила моего сына от семьи и его первейших обязанностей в этой жизни». Он предложил забрать Перси Флоренса и обеспечить его всем — Мэри, конечно, ответила отказом. Тогда вдове были предложены смешные, учитывая состояние семьи Шелли, деньги — 200 фунтов в год: 100 — ей и 100 — Перси Флоренсу. Но условием получения этих средств был полный запрет на печатание трудов Шелли и каких-либо воспоминаний о нем! Мэри вынужденно согласилась, и в Англии выросло целое поколение, незнакомое с творчеством своего великого поэта.
7 апреля 1836
День смерти восьмидесятилетнего Уильяма Годвина. Мэри вместе с мачехой не отходила от его постели целую неделю, так как он боялся, что его оставят на попечение слуг. Годвин умер в полном сознании — последней его волей было распоряжение похоронить его рядом с первой женой, Мэри Уолстонкрафт. И вот холодным апрельским утром Мэри Шелли, Перси Флоренс и Мэри Джейн Годвин стояли на кладбище Сен-Панкрас и наблюдали за работой могильщиков, которые раскапывали могилу матери Мэри. Как она потом вспоминала, гроб оказался абсолютно неповрежденным — и все уставились вниз, где в отверстие можно было увидеть хорошо сохранившуюся ткань платья и потускневшую табличку с именем. Когда матери не стало, Мэри было десять дней от роду — теперь она как будто встретилась с ней впервые.
Последующие месяцы прошли в хлопотах о мачехе — ее родные дети, Чарльз и Клер, жили на континенте, Уильям, сын Годвина и Мэри Джейн, уже четыре года как умер от холеры, и именно Мэри пришлось добиваться пенсии для миссис Годвин и сносить ее приступы меланхолии. Она навещала ее почти ежедневно — хотя отец возложил на нее и другие важные обязанности: сделал ее своим литературным душеприказчиком. Конечно, он хотел, чтобы она отвоевала ему почетное место в истории английской литературы, издала незавершенные труды и написала его подробную биографию. Забегая вперед, скажем, что из этого почти ничего не вышло: у Мэри хватило душевных сил только на один миф — о своем муже. Когда же она попыталась правдиво изложить историю отца — с прошлым своей матери, самоубийством Фанни, своим побегом и его нападками на правительство, — то поняла, что навредит подобной публикацией своему сыну. А Перси Флоренс оставался смыслом ее существования. Кстати говоря, он ничем не походил на родителей: не интересовался поэзией и философией, активно занимался спортом, в том числе парусным, и вообще крепко стоял на ногах и хорошо разбирался в практической стороне жизни. Мэри хватило любви и терпения принять его таким, какой он есть, — наградой ей была его подлинная
