Ольга Аросева - Прожившая дважды

Полина, ревнуя Вячеслава ко мне и желая показать свою власть над ним, стала посылать его к Светлане. Вячеслав ответил: «Сейчас». Полина нетерпеливо повторила свою просьбу. Вячеслав бросил ей: «Какое срочное приказание — сию минуту! Погоди, когда надо, пойду».

Поговорив со мной еще, он распрощался, а я поторопился в Москву. Там обсуждал смету со строителем. Конечно, она еще не готова.

Потом переоделся и поехал с женой к Литвинову. Прием как прием: фраки, шлейфы, лица, будто резиновые. Все друг другу надоели с первой же минуты, с первой же минуты осудили друг друга.

Узнал неприятные новости от испанского посла — правительство переехало из Мадрида в Валенсию. На улицах столицы бои. Впрочем, тут же прибыло новое известие: фашисты отброшены на 4 километра от Мадрида.

Вчера аэроплан АНТ-9 разбился в 90 километрах от Москвы, в нем было 7 советских и 2 японских пассажира плюс моторист и летчик.

Решил о поведении А. Жида написать Сталину.

Вчера на приеме Бубнов мне сказал, что на оргбюро ЦК рассматривался вопрос об «Интуристе». Создана комиссия под председательством Яковлева[232], для рассмотрения вопроса о сближении работы ВОКСа и «Интуриста». Обязательно завтра обращусь к Яковлеву. Может быть, это слияние предоставит мне случай освободиться от ВОКСа и стать актером и писателем. Хоть остатки дней я прожил бы хорошо.

Гера еще не пережила предчувствия того момента, когда вся жизнь, как книга от ветра, вдруг внезапно захлопывается и вместо интересных и захватывающих строк жизни, развертывающихся на страницах, получается только крышка с именем (например, Александр Аросев). Так захлопнулась книга жизни моего отца на 48-ом году, т. е. на 48 главе, жизнь моей матери захлопнули белые на 47-ой главе. Жизнь моего брата Вячи приостановилась на 43 главе. Так же захлопнется и моя. Останутся и строки этого дневника. Кто-то будет его читать и разбирать.

Правда, дневники — несовершенный рисунок человеческой души. Человека посещают иногда, в последнюю минуту перед сном или рано утром, или в бессонную ночь такие чудные, странные, своеобразные мысли и образы, часто даже без выражения, что их могла бы запечатлеть только машинка, записывающая мысли, если таковая будет изобретена. И все же дневник — хороший рисунок, хотя и пунктиром, человеческих движений.

Может быть, сегодня пал Мадрид. С этого начнется новый этап фашистского разгула. В Мадриде образовалось правительство, куда впервые в истории вошли и анархо-синдикалисты (четверо: юстиции, промышленности, торговли и еще чего-то). Это правительство покинуло Мадрид. Почему мы им не помогаем? Может быть, анархисты и социалисты боятся и не хотят нашей помощи. Да, судя по полемике между коммунистическим органом «Мундо обреро» и анархистским «Солидаридат обреро» анархистов отпугивает то, что у нас нет политических свобод. Там, в Испании, организованных анархистов 1.400.000 человек. Это сила. Вообще, мировая революция, которая развертывается в муках, нащупывает свои собственные пути и только отчасти воодушевляется нашим примером. Образуются даже в нашей стране силы, которые не понимают наше поколение.

Сегодня я зафилософствовался на разные темы. Надо положить конец. Примусь за переписку 1-го акта моей драмы «3 брата».

Черновик Литвинову и Ежову, с информационной целью — Молотову:

«Все прошлые годы я получал от протокольного отдела НКИД билеты на дипломатическую трибуну для присутствия на параде 7 ноября. В этому году, как и в прошлые годы, я заблаговременно обратился в НКИД. 4.11. из секретариата т. Баркова[233] мне было сообщено, что билеты для меня и жены готовы и я могу получить их 6.11. Это было еще раз подтверждено 5.11. Однако 6.11. мой посланный билетов не получил, а на телефонный запрос непосредственно т. Баркову последний ответил, что на мою долю билетов „не хватило“. Вследствие этого, впервые за все время существования Советской власти я был лишен возможности присутствовать на параде. Это является ущемлением меня не только как председателя ВОКСа, но и как члена Военно-революционного комитета, руководившего октябрьским переворотом в Москве в 1917 году. Если допустить, что в данном случае имел место прямой отказ в выдаче мне пропуска на Красную площадь (что я считаю совершенно исключенным), то об этом меня известили бы заблаговременно в ответ на мое письменное обращение, без предварительного двукратного извещения о том, что билеты готовы. Следовательно, причина недопустимого обращения со мной не в отрицательном отношении к моему присутствию на параде, а в чем-то другом. Поэтому с настоянием прошу Вас выяснить причину отстранения меня от участия в общем праздновании и реагировать на это так, как Вы найдете нужным, чтобы впоследствии такие вещи не могли иметь места».

Молотову:

«Дорогой Вяча, шлю тебе в порядке информации копию того письма, которое я отправил Литвинову и Ежову, в связи с фактическим недопущением меня на парад».

Письмо т. Сталину:

«Дорогой Иосиф Виссарионович!

Я получил сведения, что находившийся в СССР в качестве гостя Международного союза революционных писателей и Союза писателей СССР, приглашенный непосредственно т. Кольцовым А. Жид издал книгу фактически против СССР.

Так как я лично знаю А. Жида и провел с ним несколько бесед, я был противником приглашения его в СССР в том виде, как это было сделано: его пригласили за наш счет. Я считаю это ошибкой.

А. Жид в беседах со мной и сам мыслил поездку за свой счет. Он представлял ее себе как рабочую для создания романа на нашем материале. Об этом я писал Вам после моего первого контакта с ним. Быть обвиненным своими читателями в том, что он „куплен“ в СССР, для А. Жида самый большой страх. Тем более что, не замечая этого, А. Толстой ранил его своей статьей, где писал, что А. Жид едет в СССР потому, что его не читают на Западе. Лично мне А. Жид говорил: „Теперь я не могу ехать к вам, потому что скажут, будто я поехал искать читателей, т. е. заработка“.

Приглашение А. Жида обставили так, что он совершенно потерял чувство меры и перспективу, в которой он занимает определенное место. Он приехал втроем с писателями Эрбаром и Даби. Первый с ним был особенно дружен и сам не может похвастаться симпатиями к СССР. Все трое разъезжали по СССР, делали, что хотели, жили, как хотели. Везде их встречали коленопреклоненно и писали соответственно этому статьи.

Поведение гостей было столь своенравным, что я не решился сделать в ВОКСе ни одного приема А. Жиду. Перед самым отъездом Даби захворал и умер. У него нашли его дневник, который был передан организации, приглашавшей их. По настоянию Арагона дневник задержали в Москве. Жена Даби подняла шум и, пользуясь дружеским расположением А. Жида, влияет на него самым отрицательным для нас образом. А. Жид, она и их окружение толкуют дело так, что дневник задержан в Москве по политическим соображениям. А. Жид, которому нужно во что бы то ни стало оправдаться перед своим кругом читателей, теперь будет стараться доказать, что он не куплен. Он будет выступать против нас, чтоб показать, что вот, дескать, несмотря на то, что он жил в СССР на наш счет, его все же не удалось купить. Вопли Даби о дневнике — только прекрасная пища для питания антисоветских настроений А. Жида. Между тем, сам по себе дневник в политическом отношении ничего особенного и интересного не представляет, т. к. в нем автор описывает почти исключительно подробности своих любовных встреч с различными женщинами в различных углах мира. На днях дневник отправлен, наконец, А. Жиду для вдовы Даби.