Блуждающая реальность - Филип Киндред Дик
– Я принимаю сигналы от других. Но не могу отправить собственный сигнал, пока не подзаряжусь. Из шприца.
Клянусь, я процитировал буквально. Вообразите себе такой взгляд на себя и на других. Сигналы. Словно с другой планеты. Человек полностью овеществил и себя, и всех вокруг себя. Ужас! Здесь точно душа мертва – или никогда и не жила.
Еще одно свойство сознания андроида – неспособность делать исключения. Возможно, в этом главное: андроид неспособен прекратить реакцию, не приводящую к достижению результата, он повторяет одно и то же снова и снова, снова и снова. Низшие животные, например, светлячки, так и живут – повторяя одну и ту же реакцию на определенные сигналы. Однажды был проведен эксперимент с голубем: его попробовали использовать как контролера качества в сборочном цехе. Тысячи и тысячи деталей час за часом проплывали перед голубем, и острый взгляд безошибочно различал в них огрехи, выходящие за пределы допустимой нормы. Голубь, как оказалось, способен был увидеть отклонения, которых человеческий глаз не замечал. Заметив бракованную деталь, голубь тыкал клювом в кнопку, деталь падала с конвейера в брак, и в то же время открывался дозатор корма, и голубь получал в награду зернышко кукурузы. Он обожал свою работу, мог трудиться восемнадцать часов без перерыва. Даже когда переставали падать кукурузные зерна – видимо, в дозаторе просто кончалась кукуруза, – он продолжал с энтузиазмом долбить по кнопке, видя заводской брак. С рабочего места его приходилось сгонять силком.
Вот я на месте этого голубя непременно начал бы жульничать! Клевал бы кнопку, как только захочется есть, просто чтобы получить кукурузу. Допустим, если очень долго бракованных деталей просто нет. А что случилось бы с голубем, если бы, боже упаси, все детали оказались сделаны на совесть? Он бы с голоду помер. Честность в таких условиях может оказаться самоубийственной. Право же, найти бракованную деталь для голубя было вопросом жизни и смерти. А что бы вы стали делать, будь вы голубем – и, допустим, уже четыре дня нет ни одной бракованной детали и от вас остались перья да кости? Что победит – мораль или жажда жизни? Для меня жизнь голубя точно стоит больше, чем качество контроля. А вот будь я голубем, но с сознанием андроида, этот андроид бы сказал: «Пусть я умираю от голода, но будь я проклят, если отправлю в брак хорошую деталь!» И еще, полагаю, подлинно человеческий ум скоро бы заскучал и начал время от времени отправлять детали в брак просто так, от скуки. И сколько ни проверяй электрические цепи, это не вернуло бы его механизму надежность.
Теперь позвольте поговорить еще об одном элементе, который кажется мне главным ключом к тому, что значит быть человеком. Это не только внутреннее свойство организма, но и положение, в котором он находится. То, что с ним происходит, с чем он сталкивается, что его ранит и с чем он должен совладать, – мучительные состояния, создающие человека там, где до того был лишь, по слову Библии, прах земной. Такое положение читается на лицах многих средневековых «Пьета», изображений мертвого Христа на руках у матери. Там два лица, мужское и женское. И, странным образом, на многих «Пьета» лицо Христа выглядит старше, чем у Богоматери. Как будто молодая женщина держит древнего старца; она его пережила – и все же осталась позади. Он прошел через весь жизненный цикл, от рождения до старости; она выглядит, пожалуй, так, словно всегда была… нет, не вечной в классическом смысле, но способной превзойти то, что с ней произошло.
Он не выжил – это видно по лицу. А она выжила. В каком-то смысле они прошли через это вместе, но с разным исходом. Его уничтожило. Быть может, женщина гораздо более способна к страданию – не в том смысле, что страдает больше мужчины, а в том, что намного больше может вынести. Именно в ее, а не в его способности выжить – ключ к выживанию вида. Христос может умереть на кресте, и род человеческий продолжится; но если умрет Мария – всему конец.
Я видел совсем молодых девушек, лет восемнадцати или девятнадцати: им пришлось такое пережить, пройти через такие страдания, какие и для меня, и, думаю, почти для любого мужчины оказались бы непосильны. Они проходили через испытания – и их человечность развивалась, возрастала в меру их положения, чтобы быть ему под стать. Не хочу предлагать здесь сомнительное учение, что страдание как-то облагораживает, что на самом деле страдать полезно, – знаете, как иногда можно услышать о гениях: «Он не стал бы гением, если бы не страдал», и так далее. Я имею в виду лишь одно: возможно, разница между ментальностью «андроида» и человека в том, что последний прошел через нечто такое, чего не проходил первый, или, по крайней мере, ответил на это иначе – изменился, переменил свой образ действий и от этого переменился сам. Андроид в той же ситуации просто повторяет снова и снова одни и те же ограниченные рефлекторные жесты, как насекомое, которое вновь и вновь угрожающе поднимает крылья или испускает дурной запах. Такой ответ или защита срабатывает либо не срабатывает. Но охваченный внезапной бедой организм делается более человеческим – точнее сказать, становится человеческим именно в тот момент, когда вступает в борьбу не только с внешним миром, но и с самим собой, ищет новые ответы, когда его подводят прежние. Лицо мертвого Христа выглядит изможденным, даже иссохшим, как будто он истощил силы в попытках использовать каждую возможность не умереть. Он так и не сдался. И хоть и умер, хоть и проиграл – умер человеком. Вот что читается в его лице.
«Сущность индивида, – говорит Спиноза, – в упорном стремлении продолжать индивидуальное бытие». Первыми источниками религиозного утешения, до того как на сцену истории выступили мужские солярные боги, были хтонические божества и Мать-Земля. Таково же и происхождение человека: из земли он вышел и в землю возвратится. Весь древний мир верил, что, как свое индивидуальное бытие мужчина получает от женщины, так же в конце концов к женщине вернется – и в ней обретет покой. В одном из «Кентерберийских рассказов» Чосера старик «ходит с утра до вечера, стучит по земле своей палкой и говорит: „Матушка, матушка, впусти меня…”». Так же в конце «Привидений» Ибсена человек средних лет, умирающий от паралича и перед смертью впавший в детство, просит: «Мама, дай мне солнце…». Как ясно показал Спиноза, любая человеческая индивидуальность, как любая конечная вещь, рано или
