Эдвард Радзинский - «Друг мой, враг мой…»
Но потрясения продолжились. Тогда же в Петрограде я узнал, что лишь два человека имеют право входить в кабинет Ленина без всякого доклада. Один – Троцкий, второй вождь Революции, чьи портреты висели на улицах, чьим именем называли города и заводы… Но второй! Вторым был… мой друг Коба! Коба, которого никто тогда не знал в лицо! Ближайшие ленинские друзья Зиновьев, Каменев, Бухарин, столь популярные в партии, именуемые «вождями», красовавшиеся на страницах газет, на плакатах и картинах… не удостоились такого права!
Я понял: всего через три года наша Революция стала безвозвратным прошлым. Она умерла вместе с гражданской войной. От революции осталось балетно-цирковое представление с нелепо стрелявшей пушкой «Авроры»… И – тени! Настоящее, реальность – это большевистское государство. Родившийся могучий ребенок. Совсем недавно он был весь в крови гражданской войны. Но теперь его обмыли, и он начал быстро расти. А вместе с ним неправдоподобно стремительно росла новая бюрократия и… Коба!
Умный Коба! Великий Коба! Он опять все просчитал и все сделал вовремя. Вовремя поспешил с фронта. Вовремя сообразил: пора военных подвигов ушла в прошлое. Полями сражений, местом подвигов становились теперь кабинеты! И он сумел занять главную кабинетную должность – должность покойного Свердлова, должность верной ленинской тени!
Коба в Кремле
В тот приезд я сумел повидать своего друга только однажды – в воскресенье.
Коба жил теперь в Кремле. Страшен был Кремль в те годы – много разрушений. С въездной арки Спасской башни жалко глядела икона со старательно разбитым стеклом и лампадой. Но знаменитые часы на Спасской башне научились играть «Интернационал»…
Новые вожди страны поселились в бывшем Кавалерском корпусе, против Потешного дворца.
Улицу в Кремле, где они жили, назвали Коммунистической.
В квартирах вождей стояла великолепная мебель прежних владельцев – тех, кто сбежал за границу или (куда чаще) уже лежал в могиле.
Когда я шел к Кобе, встретил Бонч-Бруевича. Он пригласил меня к себе на чашку чая. От чая в те голодные годы не отказывались. В его кабинете стояло великолепное бюро карельской березы со множеством потайных ящичков. Бонч был известный специалист по русскому сектантству и большой почитатель Распутина, о чем после революции он предпочел забыть. Он радостно показал мне Евангелие XVII века, которое обнаружил в секретере. Как и положено в те голодные годы, Евангелие произвело на меня куда меньшее впечатление, чем чай с редким тогда куском сахара и еще более редким бутербродом – белый хлеб с маслом и настоящей колбасой, «как при царе».
…Чай Бонча я вспоминал потом долго. У Кобы чая не водилось.
Тот сидел один, мрачный. С женой Надей он поругался. Выглядел ужасно: осунувшийся, с землистого цвета лицом…
И квартира не лучше – продавленный диван, убогая мебель.
Я поинтересовался:
– Кто здесь жил прежде?
Он понял, усмехнувшись, ответил:
– Не знаю. Но вся эта господская роскошь мне ни к чему!
(Его жена Надя потом поведала мне: квартира была обставлена прекрасной мебелью, но накануне, войдя в нее, Коба мрачно спросил:
– Я все думаю, зачем здесь стоит буржуйское великолепие? – И пнул сапогом огромное зеркало в гостиной.
Оно упало и разбилось. Она сказала:
– Это плохо… дурная примета. К смерти.
Он не ответил и велел отправить «буржуйское великолепие» на помойку! Когда туда вынесли так нравившиеся ей бронзовые каминные часы и всю дворцовую мебель – знаменитый ампир XIX века, Надя ушла к родителям.
Как я слышал потом, мебель эту тотчас подобрала заведовавшая кремлевскими музеями жена Троцкого. Ей и принадлежит авторство шутки, быстро ставшей популярной: «Он не понимает, что такое стиль ампир. Ему куда ближе наш революционный стиль вампир!» Но ни она, ни Надя не поняли того, что понял мой умный друг: партийная масса мрачно следила за быстрым вхождением своих вождей в барскую жизнь.)
Я сказал:
– Плохо выглядишь. Не болен?
– Работы много… Что у тебя? Только кратко.
Я изложил. Он моментально написал резолюцию: «Выдать всю сумму».
После чего я сообщил:
– Все мои добровольные агенты – немецкие коммунисты – очень встревожены. Говорят, у нас принята какая-то секретная резолюция, покончившая с партийной демократией?
– Принята резолюция, запрещающая фракции и фракционную деятельность внутри партии. Будем карать за нее, гнать из партии.
– Подожди, но как же теперь с «другими мнениями»?
– Их не будет, – сказал он насмешливо.
– Но это невозможно для демократической партии.
– Ильич сделал резолюцию секретной. Публично мы все обязаны ее отрицать… Но в секрете нам предстоит обустроить свой дом. Никакой мировой Революции в ближайшее время не предвидится. Мы остались одинокой крепостью внутри чужого, враждебного мира. И мы должны заботиться о безопасности в этой крепости. Потому о мировой Революции забудь! Денег на нее я тебе больше не дам. Нынче нашей главной, точнее, единственной целью является безопасность Республики. В первую очередь – от эмиграции. У вас теперь новые задачи: разложение эмиграции, вербовка агентов среди эмигрантов и, наконец, физическое уничтожение главных вождей. Главным местом действий твоей агентуры должны стать города, где имеются скопления эмигрантов, – Париж, Берлин, Стамбул.
Обо всех своих действиях ты будешь докладывать лично мне. И только после этого непосредственному начальству – в ЧК. Им станешь передавать лишь ту информацию, которую я тебе разрешу передавать. Это не мое пожелание. Это приказ Ильича. В ближайшее время в партии появится новая должность – генерального секретаря партии. При нем будет работать разведывательное подразделение с очень широкими функциями…
В это время в кабинет вошел начальник охраны Ильича некто Беленький.
Мое удивление все возрастало.
Сначала я услышал целую речь о том, как горячо любит Кобу наш Ильич. После чего Беленький сказал:
– Ильич говорит, что в вашей квартире в Кремле вы плохо спите. И мне приказано перевести вас в спокойную квартиру. Но хорошо Владимиру Ильичу приказывать, а как мне исполнять? Вам не хуже моего известно, как перенаселен Кремль руководством партии. Не могу же я кого-то выгнать! Я ему все это объяснил, и он потребовал, чтоб вас поместили… в Большой Кремлевский дворец! В исторические парадные комнаты! Но жена товарища Троцкого категорически протестует! И мы не имеем права ее не слушать – она заведует нашими кремлевскими музеями. Однако Ильич поручил мне уладить конфликт в два дня…
