Жаклин Паскарль - Как я была принцессой
А когда я возвращалась из суда домой, мне начинал звонить Бахрин. Он выбирал для этого такие моменты, кода я чувствовала себя наименее защищенной – позднюю ночь или самое раннее утро. Слыша звонок телефона, я, словно опоссум, выхваченный из темноты светом фар, цепенела от ужаса и теряла способность бежать или сопротивляться. Бахрин менял свои требования будто специально, чтобы запутать меня: иногда он настаивал на полной капитуляции, иногда предлагал помириться, но каждый раз не забывал напоминать, что я слишком глупа и беспомощна, чтобы бороться с ним и жить самостоятельно. Его голос имел надо мной какую-то гипнотическую власть, и я не смела повесить трубку, пока со мной говорил мой хозяин и господин.
Однажды Бахрин потребовал, чтобы мы встретились в офисе у его адвоката.
– Я готов развестись с Элми, – сказал он так гордо, словно ожидал поздравлений. – Она околдовала меня, но сейчас я хожу к хорошему бомоху и скоро совсем вылечусь.
– Бахрин, я не хочу с тобой встречаться и не хочу слышать ни о каких бомохах, – твердо ответила я, но он продолжал настаивать, угрожать и уговаривать меня, повторяя «ради наших детей» до тех пор, пока не добился своего.
Какой-то клерк встретил меня у самого входа в приземистое здание из серого песчаника, в котором размещался офис адвоката Бахрина, и провел наверх в небольшой конференц-зал. Муж с адвокатом уже ждали меня, сидя за столом. Я взяла свободный стул, уселась напротив и сразу же почувствовала себя школьницей, опоздавшей на уроки. Именно в таком тоне и проходила наша беседа. Бахрин с адвокатом перечислили мне основные условия примирения: я возвращаюсь в Малайзию и веду точно такую же жизнь, как и раньше. За это Бахрин обещал простить мое глупое бегство и снова признать меня своей женой.
Вместо того чтобы рассмеяться, услышав это щедрое предложение, я начала, как дурочка, объяснять адвокату, почему я не могу вернуться в Малайзию. Я наивно надеялась, что если она поймет, какая жизнь ожидает там меня и моих детей, то попытается уговорить своего клиента оставить нас в покое. Но эта женщина только снисходительно усмехалась, пока я рассказывала ей о насилии, о бесправии и о варварских предрассудках. Задним числом я, конечно, понимаю, что бесполезно было говорить об этом и пытаться показать ей истинное лицо моего мужа, когда прямо перед собой она видела самого Бахрина в его западном обличье: безупречно вежливого, образованного и культурного человека с мягкими манерами и голосом – точно такого, каким он был в те дни, когда еще ухаживал за мной. Я заметила взгляд, которым они обменялись, когда поняла, что напрасно стараюсь, и замолчала. Уверена, что Бахрин описал меня своему адвокату как неуравновешенную, возможно, психически нездоровую женщину, до крайности озлобленную тем, что он взял себе вторую жену.
Мне было уже совершенно ясно, что я совершила ошибку, согласившись на эту встречу, и я поднялась, чтобы уйти, но в это время Бахрин попросил адвоката на несколько минут оставить нас наедине, и та немедленно согласилась. Когда она вышла, он пересел на стул рядом со мной.
– Ясмин, я люблю тебя и хочу, чтобы ты вернулась. – Он сунул руку в правый карман, извлек оттуда красную бархатную коробочку и, открыв ее, продемонстрировал мне кольцо с бриллиантом. – Посмотри, я купил это для тебя. Я правда тебя люблю. – Он положил коробочку мне на колени. – Если ты вернешься, у нас все наладится.
Я посмотрела на сверкающий у меня на коленях бриллиант и задрожала от гнева.
– Неужели ты правда думаешь, что после всего, что ты сделал, после всех синяков, которые ты мне наставил, после угроз отобрать моих детей и убить бабушку, достаточно одного бриллиантового кольца – и я все прощу? И ты даже не упомянул ту шлюху, на которой женился! Интересно, а она знает о том, что ты уговариваешь меня вернуться?
– Моя жена тебя не касается, – процедил Бахрин. – Не лезь не в свое дело.
– Какое же ты все-таки дерьмо, Бахрин! Ты не думаешь ни о ком, кроме себя. Тебе наплевать и на Аддина, и на Шах, и на меня. Я никогда, никогда не вернусь в Тренгану! Наши дети заслуживают лучшей жизни, чем жизнь с тобой.
– Послушай ты, маленькая сучка. – Он говорил почти шепотом, хоть голос его и звенел от злости. – У меня есть вот это! – Он помахал у меня перед носом листком бумаги, на котором я успела увидеть только печать султана и разобрать свое имя, написанное по-арабски. – И не думай, что я постесняюсь этим воспользоваться, когда верну тебя домой. А я тебя верну, не сомневайся! Этот тупой австралийский судья не захочет устраивать международный скандал. Он отдаст тебя мне, и тогда ты пожалеешь о каждом сказанном слове. Тебе придется познакомиться с ротаном – шесть ударов! – а потом ты будешь гнить в тюрьме столько, сколько я захочу.
Он выплевывал все это мне прямо в лицо, а взгляд его налитых кровью глаз точно приковывал меня к стулу. Я ни секунды не сомневалась, что Бахрин говорит правду. Наконец собравшись с силами, я поднялась со стула, и коробочка с кольцом упала на ковер. Всхлипывая, я выбежала из кабинета, бегом спустилась по лестнице, выскочила на залитую летним солнцем улицу и, не помню как, добралась до офиса Лилиан. Она очень рассердилась на меня за то, что я пошла на эту встречу одна, и на адвоката Бахрина за то, что та организовала все без ее ведома. Но в тот момент это волновало меня меньше всего. У меня словно открылись глаза, и я поняла, что все это время просто обманывала себя, надеясь, что смогу уйти от Бахрина. Он имел надо мною все такую же страшную власть, как и раньше. Лилиан потребовалось немало времени, чтобы успокоить меня и убедить, что Бахрин еще не выиграл дела. И все-таки, когда я вышла от нее и отправилась за детьми, на душе у меня было очень тяжело.
Каждый, даже самый маленький, успех в суде стоил нам огромного труда. Бахрин за свой счет выписал из Куала-Лумпура адвоката для того, чтобы тот под присягой давал показания об исламских законах. Мы, к сожалению, не смогли договориться ни с одним экспертом, да у нас все равно не было денег, чтобы доставить его из Малайзии.
Бахрин все еще не отказался от попыток договориться со мной. Во вторник 4 февраля он сделал мне по телефону последнее циничное предложение: на этот раз он захотел купить у меня Аддина. Он готов был разделить наших детей и оставить Шахиру со мной в Австралии, а за это обещал сделать меня богатой женщиной. Он уговаривал, запугивал и угрожал мне, кричал, что не успокоится, пока не уничтожит меня и не заберет обоих детей, а я слушала все это, плакала от страха и отчаяния и все-таки не смела повесить трубку.
Я плохо помню несколько следующих часов. Помню, что Аддин стоял передо мной и плакал. Помню, как прижимала к себе Шахиру и раскачивалась, сидя на полу. Помню, как говорила по телефону с Лилиан, но не помню, что именно сказала ей. Зато я точно помню, что в тот день находилась на самой грани безумия и больше всего мне хотелось закрыть глаза, уснуть и больше никогда не просыпаться. Но я не сделала этого. Сквозь туман, заполнивший мозг, пробивалась только одна мысль: я еще нужна своим детям.
