Давид Карапетян - Владимир Высоцкий. Воспоминания
Ах Рассея, Рассея — тёща,
Насолила ты лихо во щи.
Когда мы возвратились в квартиру, выяснилось, что уломать жену Володе так и не удалось. Ехать с таким мужем она решительно отказывалась. Выглядела она очень подавленной, но разговаривала с Володей, не повышая голоса. В присутствии посторонних она никогда не позволяла себе распускаться. Я попытался объяснить Марине, что, в случае её отказа, мне волей-неволей придётся улететь с Володей.
— Ты же знаешь, он всё равно уедет. Назло всем. Не оставлять же мне его одного?
Но тут кажущаяся неуязвимость моих аргументов нарвалась на прокурорский окрик Юнны Мориц:
— Учтите, вы будете отвечать по всей строгости советских законов!
Ещё один удар ниже пояса. Растерявшись, я попросил Марину как-то отреагировать.
Марина почувствовала перебор, вмешалась, устало махнув рукой:
— Да оставь ты его! Плевать он хотел на эти законы... Пусть уезжают!
— А как? Она же конфисковала наши билеты, — тут же наябедничал я, предвкушая благоприятную развязку.
Пойти на открытую конфронтацию с Мариной поэтесса не решилась, и через минуту злополучные билеты вновь перекочевали в мой карман. Во время этой перепалки Володя находился в соседней комнате. Его беседа с врачом-наркологом завершилась подозрительно быстро. Этого следовало ожидать. Снисходительно-опекунский тон, взятый медицинским светилом, не мог не оттолкнуть Высоцкого.
(В поведении модных врачей, равно как и адвокатов, я заметил странную закономерность. Чувство превосходства не покидает их ни на минуту, даже в общении с великими. Для них они прежде всего пациенты. Поразительное самообольщение: не видеть в знакомстве с живым Высоцким милости судьбы, а считать, напротив, самого себя её посланником.)
В больницу к Ане мы уже не успевали, пришлось двинуться прямиком во Внуково. В такси Володя, как бы сам удивляясь, поведал мне фрагмент своего разговора с Мариной:
— А знаешь, Марина всё же неплохо к тебе относится. Она сказала: «Давид — это брат твой, враг твой».
Был такой популярный роман «прогрессивного» американского писателя Митчела Уилсона: «Брат мой, враг мой». Этот двусмысленный комплимент поверг меня в уныние. Что это: слепота или ревность? Ведь и Татьяна упрекала меня после поездки в Минск: «Ты не должен был соглашаться с ним ехать». Странно было это слышать от любящих Володю женщин. Разве женская любовь зорче материнского инстинкта? Почему же Нина Максимовна ни разу не упрекнула меня в том, что я остаюсь рядом с её сыном, когда его увлекает демон скитальчества? Кроме слов благодарности, я от неё никогда ничего не слышал. Кстати, об отношении ко мне Нины Максимовны я впервые узнал от самого Володи, заметно удивлённого её словами: «Может быть, он и плохой муж, зато хороший друг. К тебе он относится бескорыстно». Она-то прекрасно понимала, что поездки с пьющим Володей сулят не весёлые пирушки, а бессонные ночи. Я и сегодня с признательностью перечитываю дарственную надпись Нины Максимовны на экземпляре сборника «Живая жизнь»: «Давиду в память о нашем Володе с глубокой благодарностью за доброе отношение к его творчеству и личности...»
Не ожидая никакого подвоха, мы протянули билеты стоявшей перед трапом юной стюардессе. Прочитав наши фамилии, она с любопытством посмотрела на Володю и, чуть смешавшись, попросила нас пройти к начальнику смены аэропорта.
— Вас просили туда зайти. Кажется, что-то насчёт билетов.
— Но мы же опоздаем на рейс!
— Не беспокойтесь. Это на минутку. Не теряйте времени!
Начальником смены оказался симпатичный мужчина средних лет. Явно обескураженный, он не стал темнить и, не скрывая сочувствия, выложил нам всю горькую правду:
— Тут такое дело. Звонили из психлечебницы и просили задержать вас (красноречивый взгляд на Володю) до прибытия скорой помощи. Она уже в пути. Говорят, что вы с помощью товарища (многозначительный взгляд на меня) сбежали из больницы.
Мы, не сговариваясь, дружно рванули на груди дублёнки, словно кронштадтские братишки за минуту до расстрела:
— А где же наши больничные пижамы? Да и кто бы нам позволил одеться? И разве мы похожи на психов?
Начальник, хоть и казался сражённым вескостью наших аргументов, продолжал колебаться:
— Да, действительно. Но я не могу не реагировать на этот звонок. А вы что, наверное, отказались от курса лечения?
Тут Володя, дорожа временем, решил пойти с козырей:
— Да мы и едем лечиться, только не в психушку, а в санаторий Совета Министров. Директор — мой друг. Через неделю мы вернёмся, и я вам лично обещаю дать бесплатный концерт для ваших сотрудников. Давайте ваш телефон!
Полный успех. Перевербованный начальник только махнул рукой:
— А, чёрт с ними. Скажу, что не успели вас перехватить. Счастливого пути!
Эскортируемые дружелюбной дежурной, мы устремились на лётное поле к уже убиравшему трап самолёту.
Сквозь призывный рёв двигателей нам почудился заунывный вой мчащейся наперехват скорой помощи. Едва переводя дыхание, взмокшие от треволнений, кляня Юнну Мориц, мы ворвались в салон и обессиленно плюхнулись в кресла.
Благодаря воспоминаниям Виктора Турова имеется уникальная возможность ознакомиться с рассказом самого Высоцкого о поездке в Сочи. При этом надо иметь в виду, что для Высоцкого-артиста главным было впечатлить слушателя (а в данном случае близкого друга) остротой самой фабулы рассказа, ее сюжетной канвой. Отсюда некоторые расхождения в наших версиях. Впрочем, читатель сумеет сам сделать нужные выводы.
Итак, Виктор Туров подтверждает, что Высоцкий действительно собрался в Сочи для поправки здоровья: «Так вот, Володя, услышав, что я еду отдыхать, проговорил задумчиво: «Да, мне тоже следовало бы съездить куда-нибудь на отдых. Хорошо бы в санаторий подлечиться, а затем помириться с Мариной...»
А далее следует уже рассказ самого Высоцкого в изложении Турова: «Володя, получивший какой-то гонорар, отдаёт его целиком Карапетяну, с которым решил ехать на юг, и говорит:
— Знаешь, Давид, у меня к тебе просьба. Если я даже буду просить, требовать денег на выпивку — не давай! Если ты мне друг, ты мою просьбу уважишь.
На том и порешили. Прилетают они в Сочи. Поселяются в апартаментах люкс и «приступают» к отдыху. Море, чудесный воздух, тепло. Отдыхай да радуйся...
— И конечно, Высоцкому, как человеку активному, живому, деятельному, становится скучно? — спрашивает у Турова интервьюер.
— Именно.
На третий день Высоцкий бочком подошел к Карапетяну:
— Всё это хорошо, но бутылочка коньячка нам бы не помешала...
