Виталий Мельников - Жизнь. Кино
Вот в таких условиях я и начал отбор. Ежедневно, утром и вечером ко мне являлись с получасовыми интервалами хорошенькие девицы. На вопросы дежурных я объяснял, что все они приходят ко мне по делу. Дежурные сначала нехорошо улыбались, а потом, видимо, сообразили, что такая интенсивная аморалка практически невозможна. Но однажды, когда ко мне явилось одновременно три девицы, порочное любопытство дежурных прорвалось. Без стука распахнулась дверь, и в номер ввалилась толпа. Все были с красными повязками, а из коридора еще тянули шеи два милиционера и лично директор гостиницы. Они не увидели ничего интересного — мы беседовали и пили чай. «Безобразие!» — почему-то крикнула самая активная дежурная и захлопнула за нами дверь.
Актерские смотрины — процедура сложная и тягостная. Тягостная потому, что постоянно приходится отказывать, и еще потому, что боишься ошибиться. Ведь в твоих руках человеческая судьба. Как ты не стараешься расположить к себе артиста, разговорить его, а напряжение, скованность все равно остается. Любое твое слово, реакция воспринимается претендентом как сигнал «да» или сигнал «нет». Даже очень талантливые и уверенные люди в таком стрессовом состоянии выглядят неестественно и скованно. Это нужно всегда принимать в расчет. Одни приходят подготовившись, «в образе», в надежде произвести впечатление. Одним хочется выглядеть поумнее, другим — покрасивее. За день смотрин голова идет кругом. Однажды в череде предполагаемых «невест» ко мне пришла молоденькая выпускница ВГИКа и по ходу разговора принялась расхваливать своих однокурсниц.
— Вы посмотрите Машу! Она такая талантливая! — рассказывала она. — А Надю с параллельного курса вы еще не видели?
Обычно в таких случаях соперниц элегантно топят, а эта все делала наоборот — она расхваливала возможных противниц с искренним энтузиазмом. К концу вечера, перелистывая записи с крестиками, ноликами и всякими пометками, я не мог отыскать фамилию странной девицы. Пришлось звонить ассистентке и описывать приметы.
— Да ведь это же Лена Соловей, — сказала ассистентка, — только она на такое способна!
Я вызвал повторно, уже на кинопробу, эту Лену Соловей, и потом она замечательно сыграла в «Семи невестах» зануду-медсестру. Ее сразу же заметили, и началась череда ролей, пришла известность, слава. Конечно же, Лена все равно была бы замечена, но это могло произойти значительно позже. Часто спрашивают, по какому принципу, по каким признакам режиссер делает окончательный выбор? Не знаю. Здесь есть какая-то тайна. В молодости — это интуиция, а с годами — опыт. Бывают, к сожалению, и ошибки. Но бывает и так, что выбор сделан правильный и актриса хорошо проведет роль. Но — и только! Диапазон, масштаб дарования оказывается скромным. Это невесело, но это — жизнь!
На роль одной из невест я пригласил Наталью Варлей, уже снявшуюся у Гайдая. Остальные снимались впервые. Многие тоже были замечены и потом снимались довольно часто. На «Семи невестах» я впервые познакомился с Василием Васильевичем Меркурьевым. Его уже подзабыли и редко приглашали на съемки. Мы надеялись, что появление на экране любимого артиста станет приятным сюрпризом для зрителей. Василий Васильевич, а коротко — Вас-Вас, был еще вполне работоспособен, но иногда забывал текст. Приходилось в разных потаенных местах декорации и на щитах за камерой размещать отрывки фраз, написанных крупными буквами. Вас-Вас изобретательно придумывал себе мизансцены и, передвигаясь от шпаргалки к шпаргалке, произносил без запинки длиннющие тексты. Ему так это понравилось, что на следующей картине он сам попросил меня придумать для него какую-нибудь «рольку».
Тогда же мы впервые встретились и с Леней Куравлевым. Между кинематографистами Москвы и Ленинграда в то время шел особенно активный обмен актерами, режиссерами, сценаристами. По существу, это была единая киношная среда. В вагоне «Красной стрелы» обязательно обнаруживался кто-нибудь из знакомых. Тогда начинался обмен новостями, слухами и анекдотами. Иногда в двухместное купе набивалось по шесть-восемь человек. Спорили, шутили, иногда и пили всю ночь. А утром с больной головой выходили на ленинградский или московский перрон, чтобы сниматься на студиях или играть в театрах. Такие утренние приезды Ефим Копелян называл: «утро стрелецкой казни».
Между тем, съемки на «Семи невестах» шли на удивление легко и плодотворно. Параллельно с основными актерскими сценами дополнительная группа снимала путешествия Збруева от невесты к невесте. Она снимала южные, северные и западные края, различные пейзажи и путевые сценки. В целом, все это смотрелось весело и свежо. На премьере в московском Доме кино я предупредил собравшихся, что им предстоит посмотреть лучшую комедию года. Публике не понравилась моя самонадеянность. Тогда я предложил считать картину также и худшей комедией года, потому что в том, семьдесят втором, году наша картина была единственной кинокомедией.
После премьеры мы, как наш герой Збруев, проехали из конца в конец страны, встречаясь со зрителями. Картину принимали хорошо. Позже выяснилось, что «Семь невест» посмотрело более тридцати миллионов зрителей. Конечно же, это было приятно — особенно в контрасте с мытарствами предыдущей работы. Востребованность картин такого жанра странно соседствовала в то время со снисходительно-ироническим отношением к «низкому жанру» со стороны профессионалов-ценителей. Это объяснимо. Ироническая сущность комедии невольно противостояла казенному пафосу, заказной риторике многих одобренных свыше кинопроизведений. Комедия предполагала какой-то особый, раскованный тон, неформальный взгляд на действительность и человека. А это привлекало зрителей возможностью не только повеселиться, но и подумать, на полтора часа освободившись от бесконечных пафосных призывов и поучений.
Знатоки-ценители были, конечно же, слугами государевыми, как, впрочем, и все мы — оплаченные служащие государственных студий, театров, издательств и т. д. Разница была только в том, что одни служили верой и правдой, а другие пытались служить не столько верой, сколько правдой. Хорошо теперь писать и говорить все это задним числом, но повседневная жизнь конкретна и непредсказуема. Однажды меня пригласил Хейфиц и деликатно посоветовал мне вступить в партию. Я сказал, что не достоин.
— Более того, — объяснил я Хейфицу, — я человек не вполне надежный и у меня даже, можно сказать, есть справка о неблагонадежности.
Я рассказал Хейфицу об отце, о деде и всех моих родичах до седьмого колена. Хейфиц сказал, что сейчас «не те времена», но к разговору больше не возвращался. На счет «не тех времен» Хейфиц преувеличил. Времена были вполне еще «те». Мамина канцелярия продолжала функционировать. Наши письма и запросы о судьбе отца продолжали регулярно поступать в разные ведомства. В ответ также регулярно приходили отписки.
