Юрий Нагибин - О любви (сборник)
— Моя мать тоже святила кулич и пасху, — пробормотал Старков.
— Вот славно! — Она положила немного пасхи на тарелку. — Говорят, из материнских рук кусок слаще, но попробуйте моей пасочки и кулича. У каждой хозяйки свои секреты.
Старков послушно взял на ложку немного пасхи, отломил кусочек кулича:
— Вкусно.
— Вот и славно! Я пораньше пришла, потому что на богомолье собралась. — Она как бы извинилась улыбкой за то, что опять коснулась ненавистной для Старкова темы.
— Я думал, на богомолье только старухи ходят.
— Это комплимент? — засмеялась Мария Александровна. — На богомолье — слишком пышно сказано. Я иду в свой монастырь, помните, я вам говорила?.. Это недалеко, верст шестьдесят. В глухом еловом бору. Там такая тишина, такой запах, такая благодать! И такая мудрая, добрая мать-настоятельница!
— Вы собираетесь… как это говорят, удалиться в монастырь? — угрюмо спросил Старков.
— Как странно звучит «удалиться». Я прежде не замечала. Удалиться!.. Приблизиться к Богу. Удаление здесь.
— Я думал, люди уходят в монастырь замаливать грехи. А какие у вас грехи?
— О, не счесть!.. Но сейчас я буду молиться за Кирилла. Он ушел без покаяния, без исповеди, без креста и отпущения грехов. И без прощания с близкими.
— Но и без мучений, — пробормотал Старков.
— А кто это знает? — задумчиво сказала Мария Александровна. — Может, когда душа расстается с телом, все так уплотняется, что вся боль, весь ужас конца вмещаются в одно мгновение… Вы простите, что я об этом говорю. С кем же еще, если не с вами? Не с мальчиками же… А вы и Кирилл так сильно связались во мне, что иногда мне кажется, что он продолжается в вас. Вы так похожи. Оба — только по прямой, как дикий кабан…
Она уловила смятенный взгляд Старкова.
— Правда, правда! — Она присела к нему на койку. — Ничего сильнее и глубже не было в моей жизни, чем гибель Кирилла. Вроде бы и вообще жизни не было, только этот взрыв. А потом пустота. И вдруг появились вы. И пустота заполнилась. Я так сильно чувствую вас!.. — Она порывисто схватила его голову и поцеловала.
Старков инстинктивно дернулся прочь, потом посунулся к ней, вошел в аромат и теплоту чистой женской плоти, зарылся лицом в ее грудь, сомкнул объятие. С удивительной легкостью она разомкнула это кольцо, высвободилась и пересела на табуретку.
— Ну, ну, — сказала наставительно. — Это не по-сыновьи.
— Простите, — пробормотал Старков, красный, потный и жалкий. — Не знаю, что на меня нашло.
— Бедный мальчик! — вздохнула Мария Александровна, голос ее звучал ласково. — Я не сержусь. Господи, я все понимаю. Вы столько времени один. Успокойтесь.
Старков опустил голову.
— Ах, какой же вы еще молодой!.. Обиженный мальчик, — добавила она, словно заглянув в его дальнюю душу. — Ну, мне пора. Надо собраться и — в путь.
Старков смотрел на нее. Уже подступившую злость стерла с его лица растерянная беззащитность.
— Я скоро вернусь, — успокаивающе, тепло сказала Мария Александровна. — В первый же день после Пасхи. И сразу к вам. Все будет хорошо.
И она ушла…
— Да не вертись ты!..
Мать одергивает на семилетнем Старкове серую курточку из дешевенькой байки. Какая-то пуговица болтается. Мать пришивает ее накрепко. Критически рассматривает сына. Берет гребень и причесывает непослушные завитки. Вихор на затылке упрямо торчит. Она берет жбанчик с квасом, смачивает волосы сына и пытается пригладить их ладонью к голове.
— Ты, как войдешь, поклонись низко и шаркни ножкой. Покажи, что ты воспитанный мальчик, а не какой-то пентюх. Хозяину ручку поцелуй и скажи: благодарствуем за приглашение, Ваше степенство.
— Не буду ручку целовать!
— Поговори еще! В чулан захотел? С мышами Рождество встренешь. Нам такую честь оказывают! В чистые покои пускают. Жаль, твой отец не дожил, царствие ему небесное!
Она еще раз одернула на сыне все, что можно: курточку, воротничок рубашки, галстучишко, панталоны. Придирчиво оглядела:
— Ну, вроде прилично…
* * *…Залитая огнями, сверкающая серебряной канителью, увенчанная звездой, источающая хрустальный свет елка.
Старкова-мать в дверях что-то опять оправляет на сыне и подталкивает его вперед. Крестит:
— С Богом!
Мальчик, как деревянный, движется по натертому воском полу зальца, то и дело отвешивая поклоны всем попадающимся на пути: гостям, их нарядным детям, приживалам, слугам. После каждого поклона он старательно шаркает ножкой. На него смотрят: кто с удивлением, кто с насмешкой, — а слуги просто отстраняют его с дороги.
Какой-то озорник за его спиной стал передразнивать движения нелепого чужака. Он очень похоже волочил ноги, пучил восторгом и удивлением глаза, разевал по-глупому рот, шаркал ножкой ни к селу ни к городу. Этот театр вызывал снисходительные улыбки взрослых и визгливый восторг детей.
Наконец и Старков заметил, что его передразнивают.
— Ну чего ты? — робко укорил он мальчика.
Тот отвернулся, сделав вид, что это к нему не относится, а когда Старков двинулся дальше, начал все сначала.
Но Старков уже не замечал этого. Его внутренний взор заворожило чудо-дерево. Он видит на нем каждую свечку, каждую игрушку из папье-маше, каждую конфетку в серебряной обертке, каждую снежинку из фольги, каждую стеклянную рыбку, лошадку. И вдруг обнаруживает под елкой по колена в ватном снегу большого белобородого деда-мороза.
Зазевавшись, он ткнулся в украшенное золотой цепочкой брюхо дородного купчины. Мальчик поднял голову, узнал хозяина дома и вспомнил наставления матери:
— Премного благодарны, Ваше степенство! — Он шаркнул ножкой. Взял господскую руку и поцеловал.
Хозяин брезгливо стер его поцелуй:
— Сперва сопли утри! Кто такой?.. Кто пустил?.. — Пригляделся к нелепой фигурке и вспомнил: — Ты Дуняшин сын?.. — Он перехватил спешившего мимо лакея. — Дай-кось там коробку.
И когда тот выполнил приказание, сунул картонную коробку из-под обуви, набитую гостинцами, в руки мальчика:
— Держи. И не крутись под ногами. Ступай себе.
Но мальчик не услышал приказания. Его потрясенный взгляд обнаружил на елке главное чудо: большой ограненный многоцветный стеклянный шар, распространяющий вокруг себя ослепительное сияние.
Ничего не видя, кроме него, ничего не слыша, он пошел к елке, машинально зажав под мышкой коробку с ненужными гостинцами. Дотянувшись до шарика, он стал гладить его, раскачивать, вертеть, отчего с елки осыпались иглы. Исполненный нежности, он взял его в обе ладони и, сам не зная как, снял с елки. Дареная коробка с гостинцами упала на пол, рассыпав все содержимое. Но он и этого не заметил.
