Нуэль Эммонс - Чарльз Мэнсон: подлинная история жизни, рассказанная им самим

Кое-что нужно было изменить. По моим указаниям мы начали выставлять дозорных и стали больше походить на военный лагерь, чем на компанию беззаботно веселящихся молодых людей. Отныне жизнь перестала означать для нас секс, наркотики и делай все, что хочешь. Мы почти перестали развлекаться, теперь нужно было быть начеку и не позволять себе расслабляться.

Каждое новое лицо вызывало у меня беспокойство и подозрения. У меня постоянно менялось настроение. И все мои чувства отражались на ребятах. Для пущей путаницы уже на следующий день на ранчо заехали три машины с неграми. Чернокожие мужчины, женщины и дети — они просто заглянули на ранчо Спан из чисто туристского любопытства, но, охваченные паранойей, мы подозревали их в том, что они разнюхивают обстановку для «Пантер». Если кто-то из нашей группы еще сомневался в моих словах, сказанных накануне, то теперь и они поверили, что негры вернутся назад в полной боевой готовности.

Думаю, не стоит и объяснять, что многое из той чепухи, которую я нес обитателям ранчо, объяснялось моим личным страхом перед последствиями убийства Кроува. Знай я, что Кроув не умер или хотя бы не принадлежал к «Черным пантерам», как мы уверились, напряжения бы не возникло. Лишь спустя почти год я узнал, что Кроув остался жив. Между тем поверить в то, что убийство одного из «Черных пантер» одним выстрелом и появление тела убитого на лужайке перед больницей — всего лишь совпадение, было немыслимо. Поэтому в то время я был убежден, что развязал войну с черными. Ребята на ранчо ощутили на себе все худшие проявления моей паранойи.

Засевшие в моем мозгу «Пантеры» и все преследования, которым мы подвергались со стороны полиции, спровоцировали у меня видение будущих неприятностей, а еще мне чудилось, как однажды утром я снова просыпаюсь в тюрьме. Нередко мне страшно хотелось собрать свои вещи и отправиться куда-нибудь в неизвестность, но я так был повязан с этими ребятами и ролью, которую играл в их жизни, что просто уйти — значило вырвать свое сердце. Где-то в глубине души я нуждался в них, причем сильнее, чем, как они думали, я был нужен им самим. Чтобы перебороть плохие предчувствия, я думал: «Стоит только нам выбраться отсюда, ничего не случится». Необходимость уехать из города и вернуться в пустыню ощущалась как никогда.

Целые месяцы мы возились с подготовкой оснащения и машин для переезда в пустыню, тогда как на самом деле мы могли все закончить за несколько недель. В этом я мог винить лишь себя. Я всегда делал несколько дел одновременно и не хотел упускать ни одной мелочи. Взяться за какое-нибудь дело с кипучим энтузиазмом и бросить его, если что-то новое привлекало внимание, было вполне в моем духе. Но сейчас из-за Текса и его обмана я оказался приперт к стенке. Нам нужно было полностью контролировать ситуацию, чтобы уехать туда, куда нам хотелось.

Сначала надо было разобраться с самыми важными делами — я отправился за деньгами, которые мне причитались за помощь в написании текстов для Денниса и его группы. Эти деньги были для меня словно банковский вклад. Теперь, когда в них возникла потребность, я решил их забрать. Агент Денниса не пожелал со мной встречаться, и мне пришлось повоевать с его секретаршей, чтобы пробиться к нему в кабинет. Он знал, что некоторые идеи Денниса появились на свет не без моего участия, так что нашу встречу нельзя было назвать теплой. Когда я первый раз заикнулся о деньгах, собеседник вежливо отбрил меня: «Вам нужно прийти позже». Я был сыт по горло этими бесконечными «приходите завтра». Я состроил из себя крутого и попытался запугать агента: «Знаешь что, приятель, вы должны мне денег, причем много и давно. Просто расплатись со мной, или мне придется сделать кое-что, 0 чем ты пожалеешь. Вернувшись к себе в один из ближайших дней, ты можешь найти лишь головешки на месте своего дома». Я много чего наговорил, и парень решил поменяться со мной ролями, заявив мне: «Знаешь что, Мэнсон, да ты просто психованное ничтожество. У тебя нет контракта с нами, мы вообще с тобой ничего не подписывали и ничего тебе не должны. А раз ты так настроен, ты вообще останешься с носом. Теперь проваливай из моего офиса, а если еще хочешь поиграть в крутого парня, то я позвоню кому надо — и прощай, Мэнсон. Дошло?»

Этот сукин сын застал меня врасплох. Я вышел из его кабинета с таким чувством, будто меня вываляли в грязи, и с премерзким ощущением в животе. Полиция маячила у нас перед

1 лазами, черные охотились за моей задницей, а тут еще и угроза заказать меня «наемному убийце».

Потом я пошел повидаться с Мелчером. Я не докучал ему нот уже несколько недель, но дата записи до сих пор не была обговорена, и мне нужно было получить точный ответ. Мелчер был довольно дружелюбен, но ходил вокруг да около, не уточняя дату новой записи. «Черт возьми, Терри, — не выдержал я, — это дерьмо тянется вот уже целый год. Будет запись или нет?» — «Чарли, твоя раскрутка вызывает противоречивые отношения, — ответил он. — Ты непредсказуем. Порой ты просто изумляешь меня, но в другой раз сильно разочаровываешь. Как раз сегодня утром Джекобсон сказал мне, что ты замешан в истории с пальбой в какого-то негра, так что, давай начистоту — в настоящий момент мы скептически относимся к идее вкладывать в тебя какие-то деньги и время». (Как пить дать, один из тех белых ребят в квартире, где я застрелил Кроува, был другом Денниса или Джекобсона, и обо всем им растрезвонил.)

Бог мой, ну и денек у меня выдался! Когда я уходил от Мелчера, в моем желудке творилось то же самое, что и двадцать три года назад, когда меня впервые оставили в воспитательном доме Гибо. Мечта, которой я жил последние десять лет, умерла, как любой сон после пробуждения. Назад к суровой реальности. Я был тем же самым грязным ничтожеством, чья мать избавилась от него, сдав на попечение государства. Только на этот раз не было никаких слез.

Если я расставался с Мелчером в подавленном состоянии и жалел себя, то к моменту моего возвращения на ранчо жалость к себе уступила место ненависти и презрению. Ненависть к миру, отвергшему меня. Презрение к людям, не сумевшим разглядеть и понять.

Бобби не меньше меня увлекался музыкой и записывался, поэтому я отыскал его и выложил плохие новости. Разочарование стало утихать. Мы оба привыкли постоянно выкручиваться в жизни. Так что мы раскурили косяк, побренчали на гитарах и вскоре уже смеялись над всей этой ситуацией. И часа не прошло, как мы сошлись на следующем: «К черту их — кому они нужны? Мы сами что-нибудь замутим, сами заработаем денег и выберемся к чертовой матери из этих насквозь фальшивых асфальтовых джунглей».

Мы больше не могли рассчитывать на успешную запись, и от сознания этого печального факта у нас опускались руки — репетиции больше не занимали у нас столько времени, как раньше. Не то чтобы мы перестали играть, ведь музыка и атмосфера, которую она создавала, были неотъемлемой частью нашей жизни и мы не могли прожить без этого удовольствия. Несмотря на неудачу с Мелчером, мы продолжали верить, что рано или поздно наш талант признают и оценят. Но пока музыку оттеснили на задний план более неотложные дела, поэтому мы играли разве что час-два по вечерам.