Микола Садкович - Мадам Любовь

Шарль-Луи и на это обратил внимание. Еще он видел, как проходила мадам Любовь. И она его видела. Его заметить легче всего. Он стоял у самых ворот, как каланча, заложив руки за спину. Проходя мимо, она улыбнулась. Могла бы и не улыбаться. И так все ясно... Не такой уж дурак этот Шарль-Луи. Раз они что-то затеяли, значит, у них целая организация. Один за одного. Того и гляди как бы кто не стукнул обушком по затылку.

Нет, в чужие дела нет смысла соваться. Пусть немцы сами их ловят. Хорошо, что вчера никто не заметил, как она пришла к нему в казарму. Ну и смелая же баба... Хорошо, что он удержался. Конечно, могло сойти гладко. Другие делают это, правда, с теми, из уголовных. К шахтерским женам не очень-то подкатишься, а этих парижанок берут к себе на целую ночь. А то и просто уводят в комнату блоковой. Блоковая сторожит, пока они занимаются, и весь барак знает. Там это в порядке вещей. С русскими так нельзя. Не дай бог связаться с русскими. Да и вообще лучше ни с кем не связываться. Надо выждать. Похоже на то, что дела маршала Петена складываются не ахти как хорошо... Важно вовремя повернуть руль в нужном направлении и добраться до своей деревеньки.

Тут что-то должно произойти. Он хотел, даже страстно хотел, чтобы оправдались его подозрения. Хотя какое ему до всего этого дело?

Начинало темнеть, а они все еще лежали в кустах, боясь переползти через дорогу. За дорогой лес круто спускался к оврагу. Под коленями и локтями шуршали золотистые листья бука и граба. Только дубы еще удерживали зеленый наряд, и, глядя на них, не верилось, что уже поздняя осень. Внизу опавшие листья устилали жухлую траву, вверху зеленые кроны и серое, осеннее небо.

Пан Владек подтянулся на локтях.

- Марат, - прошептал он над самым ухом.

Марат не отозвался, продолжая глядеть перед собой застывшими глазами. Пан Владек тронул его за плечо:

- Слухай, Марат...

Тогда Марат вспомнил, что это его имя. Забывать об этом нельзя. Забыть надо то, старое, которое невольно вернулось, когда он увидел Любу.

Интересно, сколько человек может вспомнить за какие-то тридцать - сорок минут! Целую жизнь. И если все, что вдруг вспомнилось, рассказать слово в слово или записать на бумаге, получился бы еще один роман.

Взять хотя бы историю с именами. Сколько раз приходилось менять их, и каждый раз с ними связывались такие события - как второе рождение... То в партизанском отряде не столько по надобности, сколько для авторитета полное имя сменил на одну букву "К". Потом ранение. Долгие недели томительной борьбы с подошедшей смертью в темном крестьянском овине. Новые знакомства в деревне заставили отказаться от загадочного "товарища К.", называться другим именем, самым обычным. Это спасло, когда окрепшего, собиравшегося уйти искать свой отряд, его арестовала полевая полиция. Никто не дознался настоящего имени бывшего партизана. Так и в лагерь попал и бежал из лагеря под чужим именем. Два раза бежал - два раза ловили. На третий раз затравили собаками.

Думал, конец. На руках до кости мясо оборвано. Лицо, шея изгрызены, живого места не оставалось... Выходил немецкий лекарь на радость эсэсовцам. Человек-пугало. Редкий случай хирургии, - возили по другим лагерям, перед строем показывали: смотрите, как беглец сам себя наказал... Не надо бежать.

Люди отворачивались от него. Он хорошо помнит, как вздрогнула и потупилась Люба, взглянув на его лицо... Когда первый раз себя в зеркальце увидал, понял - ничего не осталось от былого шутника, храброго и веселого выдумщика, товарища К. Урод. Квазимодо... И сердце его покрылось такими же, как лицо, красными и лиловыми рубцами. И не осталось в нем места ни для чего, кроме ненависти, кроме мучительной жажды мести...

Маратом назвался уже во Франции, когда меняли номера на пересылочном пункте. А в лагере Эрувиль от поляка Владека случайно узнал, что по соседству барак женщин из Белоруссии и что "наиглавнейшая есть пани Люба Семенова". Заныло внутри, словно не все там еще зарубцевалось. Неужели та самая товарищ Люба, о которой он столько слышал и еще больше рассказывал? Видел он ее всего два-три раза, но каждой встречей хвалился, гордясь знакомством со знаменитой разведчицей. Злая судьба свела их в этом лагере... Не узнать ей теперь лихого товарища К. Да и вообще могла не запомнить. Она-то была на виду у всех партизан, а он, как сотни других... Было сплыло. Ничего напоминать ей он не станет и себя пока не откроет. Не хочет ни воспоминаний, ни ее жалости.

Даже теперь, на свободе, если удастся побег, если не поймают четвертый раз, никто не узнает... Может быть, позже... Говорят, во Франции есть такие доктора...

- Слухай, Марат, - шептал пан Владек, по привычке мешая польские слова с белорусскими, - часу нема... Тэраз заспева сирена. Тшеба праз шлях...

- Пошли! - махнул рукой Марат.

Семнадцать голодных, истощенных мужчин, извиваясь среди колючих кустов, шурша мелким гравием, переползли через дорогу и будто утонули в темном провале оврага.

Люба:

Исчезла Маша-черная. Не найдя ее в шахте, я решила, что Маша отстала по дороге, с первой группой. А должна была вместе со мной, с третьей группой. Я разозлилась... Вот цыганский характер, все по-своему... А может, она и в самом деле передумала?.. Тогда почему ее не было в шахте? Одна я вагонетки толкала. У транспортера сам штейгер, Франсуа. Механика Леона, Машиного дружка, тоже не видела.

Что, если Машу на какую-то другую работу назначили? Бывает и так, с полпути заворачивают, я могла и не заметить... Как она одна вырвется?

Я прикидывала разные варианты. В лесу уточнила. Ни в первой, ни во второй группе никто Машу не видел, и никого по дороге на другие работы не ссаживали. Значит, она осталась в лагере? Нет, оказывается... Вот что оказалось. Маша не поверила, что нам всем сразу удастся бежать, и сговорилась с механиком. Он ее и увел. Одну. Где сейчас оба скрываются, неизвестно пока...

Об этом мне Франсуа рассказал. В последнюю минуту Франсуа появился. Я так обрадовалась, что штейгер с нами пойдет. Но он не пошел с нами. Ему незачем было рисковать вместе со всеми. Пока еще Франсуа мог открыто ходить. А пришел он сюда, чтобы точно знать, куда нас проводники поведут, и предупредить, что в лагерь какие-то мотоциклисты прибыли - торопитесь...

Я обошла своих, проверила, все ли собрались. Тридцать пять женщин да мужчин семнадцать во главе с Маратом. Молодец, привел вовремя. Он почему-то прятался от меня, старался не попадаться на глаза. Знал, что не может человек смотреть на его лицо и не вздрогнуть. Что ж, пусть держится тех, кто привык к нему, подальше от нас. Но когда проводники объявили, что такой большой компанией идти опасно, надо разделиться на три-четыре группы, Марат заявил: