Рольф Байер - Царица Савская

Так замыкается круг: величественная встреча царя и царицы на складной алтарной двери Гиберти и ее выдающаяся роль в пьесе Кальдерона являются яркими примерами значительности образа царицы Савской.

Об инсценировке совсем другого рода речь идет на картине почти неизвестного художника 17 в. Дитриха Поттгиссера. Самой значительной его картиной является портрет семьи Генриха де Гооте.

Хозяин дома одет Соломоном, а его супруга — царицей Савской. В этой костюмированной сцене, возможно, обыгрывается имя жены — Сибилла. Три мальчика и шесть девочек демонстрируют бюргерское семейное счастье, начинается семейный хоровод, в котором вряд ли уместна ясновидящая Сивилла. История посещения снизилась до уровня костюмированного спектакля; Соломон и царица служат для экзотической шутки с переодеванием.

Совсем иначе «уменьшает» значение царицы Савской одна из известнейших картин века барокко. В 1648 г. Клод Лоррен рисует «Отплытие царицы Савской».

Царица почти неузнаваема, и без названия едва ли можно угадать, что речь идет о ней. К тому же Лоррен сильно отклонился от библейского первоисточника, так как его темой является не караванный путь, а отъезд царицы в путешествие по морю. Она выходит из дворца, напоминающего венецианские здания. Сундуки и лари перевозятся в похожих на гондолы лодках. Но люди, включая царицу, уменьшены почти до размера миниатюры. Лоррен не старался передать художественными средствами сюжет картины. Отплытие царицы он использовал в качестве предлога для изображения великолепия природы: восход солнца, медленно освещающий сумерки ночи. Золотистый теплый блеск начинает обволакивать темную патину ночного пейзажа. Два монументальных здания подкрепляют это впечатление. Тогда как храм на левой стороне еще погружен в сумерки, царский дворец отражает сияние восходящего солнца.

«Царица с Востока» получила до сих пор не встречающуюся реализацию. Ее личная сущность как бы «обезличена», растворилась в лучах восходящего солнца. Царица кажется также «поглощенной» в борьбе света и тьмы, но ощущения драмы нет. В деловитой беготне наступают будни, одни фигуры окутаны сумерками, другие залиты светом. Там снуют и медлят, здороваются и прощаются, переносят поклажу на руках или тележках, начинается обывательская защищенная жизнь.

И все же легкое напряжение сквозит в этом утреннем пейзаже. По краям прочно и незыблемо стоят дворец и храм, но сундуки, лари и люди поплывут по обманчивой морской стихии, покинут безопасную гавань. Это произойдет скоро, за их спиной окажется надежный берег, а впереди — грозное бесконечное море. Спокойная жизнь — и тоска по неизведанному, мирное существование — и неизвестные дали, прочные стены — и мерцающие волны, прощание и отъезд — все погружено в восходящее царство света.

Как же произошло, что царица Савская перестает быть главным действующим лицом и растворяется в картине противоречивой жизни? Отдавшись на волю «романтической судьбы», она потеряла то, что укоренилось в легендах и закрепилось в мифах. У нее больше нет «характера». Но, создавая настроение, она приобретает особое очарование. Больше не имеют значения сковывающие традиции истолкования ее образа, царица становится предметом свободного полета фантазии.

Это кажется концом ее «биографии»: костюмированный персонаж и оживляющая фигура в живописи. Грядущая эпоха Просвещения, классицизма и революций не испытывала никакого интереса к мифу о ней. Только 19 в. снова открывает царицу, но — кого это удивит? — уже с новыми качествами.

Глава 19

ИСКУСИТЕЛЬНИЦА

Французский романист Гюстав Флобер в течение всей своей писательской жизни находился под влиянием царицы Савской. Но ее образ не окутан, как у Лоррена, сиянием света, а сгущен в черные фантасмагории. Трижды он брался за перо, чтобы литературно возродить к жизни царицу Савскую. Одним из его персонажей был святой Антоний, тот монах-отшельник, который в 4 в. в египетской пустыне посвятил свою жизнь аскезе и отречению от всего земного. Отказ от мира и всего того, что украшает жизнь — богатство и власть, дружба и любовь, — был одной стороной, которая привлекала Флобера в святом Антонии. Другой же стороной была необузданная фантазия, одолевавшая монаха.

Вот святой Антоний читает Библию, и со страниц поднимаются лица, которые кажутся фантасмагориями изголодавшейся души, плоти и крови. И его одолевают семь смертных грехов, а одним из самых грозных образов является царица Савская. Она, когда-то посетившая царя Соломона, предстает и перед отшельником Антонием. Но то, что она ему предлагает, не имеет ничего общего с приносящими благо дарами. Она — это сладострастие и разврат в одном лице — искушает аскета, говоря ему, чего он лишится, если отвергнет ее.

Она восседает на белом слоне, «на голубых шерстяных подушках, поджав под себя ноги, с полуопущенными веками и покачивая головой… в таких великолепных одеждах, что от нее исходят лучи». Как похотливый вамп соскальзывает она со спины слона.

Но она находится также в союзе с высшими силами. «Ее талия затянута в узкий корсаж, который украшают двенадцать знаков зодиака. Туфли разные: одна черная с серебряными звездами и полумесяцем, другая белая с золотыми крапинками и солнцем посередине». Здесь ее описание явно совпадает с описанием Девы Марии. Вамп с атрибутами апокалиптической мадонны — вот куда занесла царицу Савскую фантазия Антония у Флобера. Но «ее унизанные кольцами руки заканчиваются такими острыми ногтями, что они похожи на иглы». Это напоминает нам об убивающей мужчин Лилит из еврейской легенды, у которой были вместо рук когти.

Но это еще не все: «Ее глаза обведены черной краской. На левой щеке у нее родимое пятно, и дышит она с полуоткрытым ртом, как будто ее стесняет корсаж». Родимое пятно тоже уже было, оно появляется в стихах персидского поэта Хафиза, а о ее «подобных звездам глазах» сообщает в 12 в. Гонорий. Но у Флобера все эти давно известные черты однозначно связаны с эротикой.

«Синтезированный» вамп — это определение наилучшим образом характеризует царицу. В конечном итоге она синтезирована во многих отношениях, т. к. разом собирает в себе все известные черты. Но, с другой стороны, не следует забывать, что эти черты утрируются в потоке разыгравшейся фантазии. Какой бы нереальной ни казалась царица Савская, к отшельнику она подходит так близко, как никакой другой искуситель. «Она дергает его за бороду, тянет за рукава, берет в свои ладони его лицо, требовательно поднимает руки». Она хочет стать для него всем, дать ему все земные сокровища. Среди них есть и стеклянный дворец, о котором мы уже знаем. Но все это не действует, поэтому ей ничего не остается другого, кроме как предложить себя, но странным, неестественным образом. Пусть Антоний смотрит ей в глаза, чтобы она стала такой, как он хочет, скорее плодом его воображения, чем живым существом.