Святослав Рыбас - Генерал Самсонов

Она хотела поехать в крепость Кенигштейн, где содержался генерал Клюев.

Хениус сказал ей, что найдена могила Самсонова, возле Вилленберга, близ какой-то фермы, и что лучше поехать туда. А Кенигштейн - не по пути, далеко.

Она видела будто наяву - ночной лес, перекопанные, заваленные деревьями дороги и лезущих, как муравьи, солдат, вытаскивающих на руках пушки; ночную тьму резали прожектора, били пулеметы, но муравьи лезли, лезли, в штыки, из последних сил, две ночи не спали, три ночи не ели...

Датчане сказали о Клюеве, что нельзя его осуждать за сдачу в плен, потому что даже рыцари в безнадежных случаях ломали шпаги и отдавали их неприятелю.

- А ее муж застрелился! - гневно возразила Казем-Бек.

- Разве он этим принес пользу своей стране? - спросил Хениус. - Вы, русские, порой бесчувственны к смерти.

- Вы плохо знаете русских! - сказала Казем-Бек.

- Я много лет жил у вас, - возразил Хениус. - Я уважаю Россию, но есть вещи непонятные...

- Тогда не судите о них! - заключила Казем-Бек. - Теперь Клюев с его рыцарством навеки опозорил себя, а генерал Самсонов умер героем.

За прахом Самсонова поехала одна Екатерина Александровна в сопровождении пожилого немецкого майора, сухого службиста с огромной старинной саблей. Оржеховская и Казем-Бек обследовали большой недавно выстроенный лагерь в Прейсиш-Голланде, и благословили ее.

Она проехала через Дейч-Эйлау, Монтово, Сольдау, Нейденбург, Мушакен, видела удлиненные, еще не разобранные платформы, предназначенные для выгрузки пехоты из вагонов, видела сломанные перила и стены вокзалов посеченные щербинами; разговаривала с лютеранским пастором, поведавшим ей, что он был в Нейденбурге в те страшные дни и знает, что один немец бросил камнем в казака и был застрелен, но это был единственные немец, который погиб при русских; майор спорил с пастором, говорил о жестокости русских, но священник отвечал, что берлинские газеты врали... Майор хотел втянуть Екатерину Александровну в спор о немцах и русских, но она не захотела и, сложив руки на коленях, опустила повязанную серой сестринской косынкой голову.

- Вы русская? - спросил с сочувствием пастор.

Она не ответила.

- Мы едем выкапывать тело ее мужа, - сказал майор. - Генерал Самсонов. Возможно, слышали?

- Нет, не слышал, - вздохнул пастор, выражая сочувствие вдове убитого. - Вы повезете его на родину, госпожа?

- Да, на родину, - вымолвила Екатерина Александровна. - У него есть родина, есть дети. Он вернется к себе.

- Это правильно, - согласился пастор.

Она подняла голову и вгляделась в неразличаемое прежде лицо, которое минуту назад как бы заслонялось черной сутаной. Это было обыкновенное скуластое простонародное лицо с курносым носом и карими круглыми глазами, оно не выражало ни глубокой мудрости, ни горячего сострадания, но в нем было понимание.

- Скорбные могилы воспитывают воинов, - буркнул майор. - Я считаю, что нельзя отдавать даже могилы... У меня три сына погибло, я даже не знаю, где они лежат.

- Вас объединяет скорбь, - сказал пастор. - То, что предстоит этой госпоже, заставляет сжаться любое ожесточенное сердце.

В Нейденбурге священник простился, а они поехали дальше, каждый со своим горем, как с тяжелой старинной саблей.

В Вилленберге, маленьком чистом городе с узкими домами, Екатерине Александровне вернули медальон мужа и сказали, что могила - в двух верстах от фольварка Каролиненхоф.

Она взяла потускневший медальон, прочитала выгравированную надпись "Помни о нас" и под взглядами майора и вилленбергского ландрата почувствовала упрек покойнику. Вот уж совсем рядом был Александр Васильевич, и ей полагалось скорбить, но скорби не было, Екатерина Александровна заканемела.

Ночью в холодной номере гостиницы, где еще не топили печь, она вспомнила свою жизнь с Самсоновым и удивилась тому, как мало времени он уделял ей и детям, и снова упрекала его. Вот она девочка из Акимовки, а он лубенский гусар в красных чакчирах и голубом доломане на могучем коне. А что дальше? "Вы замундштучили меня и полным вьюком оседлали..."

Ей привиделся яркий день на Николу Вешнего, казаки поют, джигитуют, и ротмистр Головко, поощряемый ее мужем, садится на разгоряченную лошадь.. Все сгинуло. И тот день, и муж, и бедный Головко! Что за слепая сила, которая брала людей и бросала куда хотела?

Серым холодным утром Екатерина Александровна поехала на фольварк Каролиненхоф. Майор сидел рядом с ней в коляске и, поставив саблю между колен, сонно смотрелна темные сосны. Позади коляски ехала телега, в ней постукивали большой ящик.

- Я вчера думал о вас, фрау Самсонова, - сказал майор. - За что погибли мои сыновья? За что погиб ваш супруг? Они погибли за Отечество.

Больше он ничего не говорил.

Она глядела на лес, на облетевший березняк на опушке, чувствовала приближение тяжкой минуты, и ей казалось, что где-то неподалеку томится душа Александра Васильевича.

Ей было холодно. Уже стоял ноябрь, третье ноября. Больше двух месяцев длилась поездка Екатерины Александровны. Теперь уже близко. Третье ноября это, кажется, день преподобного Иллариона, схимика Печерского в Дальних пещерах. Александр Васильевич мальчиком бывал в Киевской Лавре, а в день киевского святого покинет чужую землю.

- Вы хотите наблюдать, как будут раскапывать? - спросил майор.

Она сразу ответила: да, - и ей сделалось страшно.

Майор вздохнул, вымолвил:

- Ну хорошо.

Она почувствовала, что этот мрачный немец как будто жалеет ее.

- Я должна увидеть его, - объяснила Екатерина Александровна.

- Хорошо, - повторил майор. - Я понимаю.

В Каролиненхофе он взял русских военнопленных с лопатами, одного большого носатого рыжебородого по фамилии Токарев, второго невысокого жилистого по фамилии Байков, - оба из самсоновской армии, в плену с августа прошлого года. Но генерал Самсонова они никогда не видели.

Поехали по лесной дороге, и ехали версты две, пока не остановились возле холмика, сильно засыпанного желто-коричневыми листьями.

Екатерина Александровна отгребала листья, посмотрела на солдат и велела копать.

Невысокий солдат легким подсекающим движением снял первую лопату песчаной земли, вдруг остановился и сказал Екатерине Александровне:

- Загнали нас сюда!.. Должно быть, он самый ретивый был. А что теперь?

- Бог всех рассудит, - спокойно произнес большой солдат. - Подвинься. Наше дело простое.

- О чем они говорят? - спросил майор. - У них претензии?

- Они говорят о бренности нашей жизни и Боге, - ответила Екатерина Александровна.

- О Боге я тоже думаю, - сказал он.

Солдаты быстро копали, яма углублялась, притягивала жутким ожиданием. Они опустились в нее сперва по колено, потом по пояс, и приблизилась минута, когда тело Самсонова должно выйти из покоя.