Александр Андреев - Берегите солнце

- К нам в батальон звонил? - спросил он.

- Да. Только что.

Нина с грустью улыбнулась мне, смежив ресницы, поправила пилотку на волосах.

- Стоять? - спросила она.

- Да.

В это время раздался грохот разрывов, близких и дальних. Они как будто ударялись мне в спину между лопаток и встряхивали.

18

Огневой налет длился полчаса. Он рушил и поджигал избы, калечил машины, снаряды с корнем вырывали деревца в садах. На улицу из окошек плескались ледяные брызги разбитых стекол.

Затем немцы двинулись в атаку, шли к селу длинной извилистой цепью, нещадно паля из автоматов и неохотно крича; крик походил на протяжное улюлюканье. Потом они побежали по полю, приближаясь к огородам. Встреченные огнем, залегли. По ним редко, сберегая мины, хлестали из минометов, не давали встать.

В сумрачном поле показались танки, четыре ползущих и стреляющих коробки. Немецкая цепь поднялась и снова рванулась к нашим окопам. Но опять залегла. Звонко рассыпались выстрелы, разрывные пули щелкали с веселым и погибельным треском.

Танки наползали, стреляя.

- Неужели пройдут, товарищ капитан? - проговорил Чертыханов, из-за угла следя за ними глубоко запавшими глазами. - Бутылок мало, ночью все истратили. Прорвутся в село и начнут разгуливать, как по нотам...

Танки не прорвались. Один был подбит бронебойщиком Иваном Лемеховым, второй - артиллеристами Скниги. Два других развернулись и, вздымая пласты земли, ушли назад. Стрельба поутихла. Немцы зарывались в раскисшую землю, выжидали.

В селе, понизу, подобно туману, стлался горький дым от подожженных изб. Метались женщины, вынося из огня скарб: они стонуще-тоскливо, пронзительно причитали, оплакивая беду.

Чертыханов сдавил мне плечо.

- Самолеты! Глядите.

Взявшись невесть откуда, самолеты с угрожающим ревом пронеслись низко над селом. Они как бы присматривались к тому, что должны "обработать". Высмотрели. Зашли снова.

- Сейчас начнут молотить, - сказал Чертыханов, запрокинув голову, следя за спускающимся самолетом. - Скатимся в погреб, товарищ капитан. Подальше от греха...

Первая бомба, черная, свистящая, шла к земле медленно, не торопясь, в жуткой тишине. Мир как бы замер с застывшим в ужасе лицом, обнажив голову: она несла смерть. Бомба угодила в избу, в небольшую избу с тремя окошками на улицу, с крылечком, с калиточкой в огород. Она пробила крышу возле трубы, из которой тянулся утренний негустой дымок, и там, внутри человеческого гнезда, разорвалась. Точно щепочки, взлетели бревна стен, кирпичи, доски. Когда клубы пыли, дыма и копоти рассеялись, на месте избы зияла черная яма. Я зажмурился...

- Уйдемте отсюда! - крикнул Чертыханов и с силой потащил меня за двор, к погребу. Ефрейтор прикладом сбил замок, приподнял крышку, и мы по лестнице спустились вниз, в темноту и сырость.

- Сейчас зажгу свечу. - Прокофий чиркнул спичкой, вынул из сумки противогаза свечу и зажег. Люк оставили открытым.

В погреб скатились один за другим связные, последним медленно сполз телефонист. Установив аппарат на кадку с капустой, он покрутил ручку, и в погребе зазвучали позывные.

- Я тюльпан... Как меня слышите? - спокойно звал телефонист. Повернулся ко мне: - Связь есть. Спрашивают, кого бомбят. - И крикнул в трубку: Нас!.. Сколько самолетов?

- Девять, - подсказал Чертыханов. - Пусть знают, как нам весело.

Бомбы рвали землю на куски. Сотрясающие удары сыпались один за другим, и в погребе колебалось пламя свечки.

- Вызови командира дивизии, - сказал я связисту.

Боец долго объяснял, откуда вызывают, наконец передал мне трубку.

- Начальник штаба на проводе, товарищ капитан...

В это время протяжный, с треском, мощный гул лавой опрокинулся на погреб. Ветхое сооруженьице над погребом смахнуло, как перышко, крышку люка отшвырнуло, свечка погасла. Бомба разорвалась рядом. Телефон умер, как ни призывал его к жизни "тюльпан".

- Обрыв, товарищ капитан, - сказал связист. - Пойду взгляну, недалеко, наверно. - И, взяв автомат, поежился, точно предстояло нырнуть в ледяную воду.

Бойцы, придавленные к земле взрывом, зашевелились, отряхиваясь от пыли. В узкую горловину над головой виднелось небо с расчесанными на длинные пряди облаками. Под ними густился дым.

Я вылез из погреба и, оглянувшись, ужаснулся. Село было разбито, растерзано. Вместо длинных и ровных порядков домов лежали обломки бревен, на уцелевших избах кровли сорваны, окна вышиблены, изгороди повалены. Пыль, прах вихрились вдоль улиц. Диким галопом пронеслись два обезумевших стригуна и скрылись в дальнем конце улицы, в дыму.

Немцы, воспользовавшись налетом авиации, пошли в атаку. Они захватили окопы за огородом, устремились дальше и вытеснили наших бойцов с западной стороны улицы. Теперь нас разделяла дорога, проходившая посреди села. Я послал связных к Рогову и Кащанову с приказом прочно закрепиться на этой стороне улицы, отразить атаку противника, а затем, нанеся удар, вышибить из села...

Связные, пригибаясь, огородами побежали один в одну сторону, другой - в другую.

Я сказал подошедшему Астапову и командирам взводов, указывая через улицу на порушенные дома, где возвышался уцелевший над колодцем журавль:

- Удар нанесем в этом направлении. Здесь, по моим наблюдениям, нет пулеметов. Приготовить гранаты. Ворвемся в проулки, расходиться сразу вправо и влево по огородам.

- Понятно, - тихо отозвался Астапов и ушел, обходя избу, во взвод.

Привел своих артиллеристов старший лейтенант Скнига. Пушку пришлось столкнуть в пруд: кончились снаряды.

Я огляделся. В проулке находилось человек двадцать бойцов взвода лейтенанта Прозоровского. Прижимаясь к стенам, хоронясь за углами избы от пуль, они ждали. Ждали команды, с верой и беспокойством глядя на меня...

Тропинин поставил в строй всех, даже раненых, даже санитаров. Сзади себя я заметил Нину. Я взглянул ей в глаза и отвернулся, увидел: она решилась.

Бывают моменты наивысшего подъема духа, когда, поняв это, нужно или бросаться вперед, или, тихо остывая, отступить. Я почувствовал, что именно такая минута настала. И упустить ее - значит упустить успех...

Я не торопясь расстегнул ремень и сбросил с плеч шинель, прямо на землю, под ноги. Все, кто находился рядом, сделали то же самое. И Нина скинула шинель, наскоро захлестнула гимнастерку ремнем. Затем я вынул из кобуры пистолет, мельком встретился взглядом с Прозоровским; мне показалось, что он перешагнул через черту страха и бледный, с дико распахнутыми глазами, ждал сигнала.

- Приготовиться. За Родину! За Сталина! - Я произнес это негромко, твердо, как заклинание, которое должно спасти от смерти и которое должно принести победу. На затылке у меня шевельнулись волосы, в грудь хлынула какая-то темная нечеловеческая сила, захлестнула сознание. Я вдруг закричал, не помня себя, истошно, дико, изо всей мочи: