Василий Емельянов - О времени, о товарищах, о себе

Иоффе перечислял все возможные источники энергии, объяснял, сколько энергии растрачивается зря, и рисовал перед слушателями рационально построенные города будущего, где все обдумано, рассчитано и ничего не будет производиться и расходоваться напрасно.

Много было и других докладов, посвященных использованию достижений науки и техники. Радужные перспективы открывались перед нашей страной, вместе с тем выступавшие отмечали застой в капиталистических странах, загнивание капиталистического общества от самой вершины и до основания.

Тогда меня волновали яркие картины будущего нашей страны, но картины, изображающие западный мир, цивилизованную Европу, мне трудно было представить, они были для меня слишком абстрактны. Я никогда не был за границей.

И вот теперь я вдосталь на это насмотрелся. Познакомился с Европой не по рассказам других.

Как же велико различие между двумя мирами!

Мы и они.

Там, на Западе, они зашли в тупик, из которого, казалось, нет никакого выхода.

Они развили производство, создают хорошие машины, инструменты, изготовляют прекрасные ткани. Их магазины наполнены изящной обувью, красивыми платьями и костюмами. У них много всего, и они многое могут производить — добротно и дешево. Они создали замечательные заводы, и над проблемами науки и техники в хорошо организованных лабораториях и институтах у них работают специалисты высокой квалификации. Они умеют решать задачи, связанные с производством. Но не могут решить проблему распределения того, что производят. И поэтому они ищут путей к сокращению производства, уничтожают то, что добыто, сделано, выращено.

Мне казалось, что выйти из этого кризиса они не смогут. Их мир идет к катастрофе. Они уже близки к пропасти.

Гитлер развил бурную деятельность, но он зовет не вперед.

«Мы начинаем историю там, где она остановилась шестьсот лет тому назад», — вот что он говорил на митингах. Об этом же писал и в своей книге «Майн Кампф». — Уйти назад. Шестьсот лет назад — это средневековье.

Еще вчера, когда мы стояли на какой-то небольшой станции перед Минском, я видел на дверях лавчонки написанную мелом фразу: «Карасину нет и не извесна…»

У нас трудности тоже, но совершенно другого рода. Нам нужно много всего. Двадцать лет тому назад в нашей семье никто не имел двух смен белья, мы ели из одного блюда деревянными ложками, мы не могли купить чулки или носки — их вязала мать. Так жило большинство. Многие предметы первой необходимости были недоступны для большинства и являлись привилегией лишь немногих.

Теперь мы все хотим это иметь. Мы хотим создать в стране такие условия, чтобы все, а не избранные могли хорошо питаться, одеваться, жить в хороших домах.

Для нас казалось диким сдерживать развитие производства. Порча продукции называлась вредительством. У нас — страстное желание переделать страну, сделать ее богатой. Желание преодолеть все, что мешает движению вперед. Строить государство на основе разума.

Задачи эти грандиозны, они опьяняют. Подумать только — каждому по его потребностям! Это создавало настроение работать, не считаясь ни со временем, ни с усталостью.

Мы не хотели слушать тех, кто выражал сомнения или ворчал, не имея возможности хорошо пообедать. Так ли это важно! Мы только недавно вырвались из условий, когда голод был постоянным спутником жизни. Нас раздражали шептуны и скептики. Вместо того чтобы ворчать и критиковать все и всех, не лучше ли засучить рукава и работать, работать!

На Западе изобилие продуктов — это предвестник кризиса сбыта, падения акций на бирже, катастрофы и разорения для капиталистов. «Найдут ли они средство избавиться от кризисов перепроизводства?» — думал я.

Через двадцать лет, в 1955 году, я встретился с директором фирмы «Вестингауз» Ноксом. В составе советской делегации я прибыл тогда в Нью-Йорк для участия в сессии Генеральной Ассамблеи ООН.

Нокс пригласил меня к себе в контору фирмы на Уоллстрит. Когда я поднялся на бесшумно работающем лифте и вошел в просторный кабинет Нокса, он, приветствуя меня, произнес по-русски:

— Очень рад видеть у себя русского инженера. Нам надо бросить валять дурака и начать развивать торговые отношения. Нам есть чему учиться друг у друга.

— Чему же, вы считаете, мы должны учиться у вас?

Нокс внимательно посмотрел на меня и сказал:

— Устраивать свой быт. Мы создали много полезного для облегчения быта, у нас появилось много приборов и приспособлений, облегчающих труд.

— А чему же вы хотите научиться у нас? — спросил я тогда Нокса.

— Плановому ведению хозяйства, — не задумываясь ответил он, — мы больше не допустим того, что было в начале тридцатых годов. Кризиса больше не будет!

Потом усмехнулся и добавил:

— Не рассчитывайте больше в ваших планах на кризис.

— Как же вы можете планово развивать свою экономику при наличии частного хозяйства? Вы можете заниматься планированием только своей фирмы, а такое планирование не спасет вас от кризисов.

— Договоримся. Найдем возможность договориться. Повторяю, кризисов мы больше не допустим. Не считайте нас за глупцов. Мы сделали выводы из уроков двадцать девятого года.

Так говорят они теперь. Но законы общественного развития неумолимы.

А вы на земле проживете…

Поезд опять стоит. Выпали из графика движения. Небольшая станция. Толпится народ. У многих руки всунуты в рукава. Ветрено. Деревья голые. В лужах прошлогодняя рыжая трава. Картину дополняют толпящиеся на перроне люди, одетые в платье с удивительно монотонным рисунком и расцветкой. Как отличается эта толпа от западной. Вспомнилась шутка: «Каких только цветов костюмного материала у нас нет — черный, серый, стального цвета, цвета угля, кокса, сажи».

Когда же все-таки мы сможем по-настоящему заняться производством того, что нужно народу для его потребления? Когда мы перестанем вывозить за границу то, что нам нужно самим? Доживу ли я до того времени, когда мы будем экспортировать сталь, станки, машины, а покупать, ну, допустим, галстуки?

Прошло тридцать пять лет. Я жадно слежу за растущим экспортом нашей промышленной продукции. Мне часто приходится бывать за границей — я стараюсь покупать там для себя только галстуки.

— Долю ли мы здесь простоим? — спрашивают проходящею мимо железнодорожника.

— Да, просто-им, — нараспев отвечает он. — Два встречных должны пропустить, да скорый нас нагоняет.

Прохожу в конец платформы. Откуда-то раздается красивый тенор:

А там в долине, где берег синийИ голубая даль,Есть Россия, слышишь, страна,Всем защитой служит она.

Тенор проникновенно передавал в песне свои чувства глубокой веры в страну.