Владимир Лапин - Цицианов

Генерал проявил удивительную проницательность, объясняя преемнику, что можно надеяться на благонамеренность горцев (осетин), «коли поступать без нарушения обычаев и прав, веками между ними утвержденных»[301]. Что же касается финансовых злоупотреблений, то нет ни прямых, ни косвенных свидетельств того, что Кнорринг был «в доле» и потому покрывал финансовые махинации Коваленского. Скорее всего, генерал самоустранился от практических действий по управлению Грузией, поскольку почти все время проживал в Моздоке или Кизляре.

Судьба забросила Кнорринга в край, который требовал не просто управления. Сначала надо было привести этот край в состояние, которое это самое управление позволило бы осуществить. Для того чтобы создать нечто похожее на административный порядок в российском понимании, первое лицо должно было уподобиться творцу всего сущего: образно выражаясь, отделить свет от тьмы, твердь от воды и т. д. Но для свершения подобных титанических дел требовалась личность с титаническим же потенциалом. Историки-профессионалы, недипломированные знатоки и любители старины бывают чрезмерно придирчивы к фигурам из прошлого, забывая о том, что укор в отсутствии гениальности трудно назвать корректным. Да, этот барон-служака оказался не самой яркой звездой на административном небосклоне тогдашней России. Но чувство справедливости требует выделить личную заслугу этого человека в том, что Грузия была включена в состав империи в 1801 году. Именно на основе его доклада 8 августа 1801 года Государственный совет высказался за присоединение Грузии к России. Но, приложив усилия к присоединению владений Багратидов к России, Кнорринг оказался недостаточно сильной фигурой для деятельности в сложной политической и военной обстановке. Антинемецкие (точнее — антиостзейские) настроения в отечественной мемуаристике стали основой формирования не слишком симпатичного образа выходца из Прибалтийских провинций. Вероятно, среди эстляндцев и курляндцев действительно было больше сухих педантов, чем среди псковичей или костромичей. Но то, что в баронов с молодых лет вколачивалось понятие чести и долга, — это тоже правда. Достаточно ли адекватно оценил ситуацию в Грузии прибывший туда с инспекцией Кнорринг — большой вопрос. Судя по словам С.А. Тучкова, Кнорринг считал некорректной саму поставленную перед ним задачу: выяснить, будут ли доходы от присоединяемой территории соразмерны расходам на ее защиту. Генерал считал, что «постыдно для монарха российского из скупости отказаться от защиты древнего рода, который предки его старались привлечь под свое покровительство и который желает быть в подданстве России». И он сделал все, «чтоб отклонить государя от сего неприличного державе российской поступка»[302].

При составлении своего рапорта Кнорринг сделал «ту же ошибку, что и многие другие официальные наблюдатели, — писал 3. Авалов. — Их глаз, привыкший к порядкам плац-парада и канцелярии, видел в Грузии один хаос и беспорядок. Однако "иррегулярность" еще не означала отсутствия жизнеспособности. Живописное сочетание варварства, патриархальности и патриотизма, вся картина жизни Грузии, таившая в себе веками не решенную политическую проблему, оскорбляла хорошо выдрессированных служак, военных и гражданских». От Кнорринга «нельзя было ожидать соображений, основанных на более свободной оценке вещей, более широких политических взглядов. Во что бы то ни стало и как бы то ни было, насадить благочиние — вот к чему сводился для этих людей вопрос о Грузии. Он не мог не заметить, как радовалось население его приезду, видя в этом залог того, что войск не уведут. Но он сделал отсюда тот вывод, что необходимо принять в подданство полное и безусловное; вывод этот, в конце концов, получил и высочайшее утверждение, но смуты ближайших лет показали, что это было не так, что подданства искали, но не такого»[303].

30 апреля 1806 года коллежский асессор Лофицкий, прослуживший к тому времени четыре года в Закавказье, подписал всеподданнейшее прошение принять на рассмотрение его записку, озаглавленную «Замечания о Грузии», которую он написал, по его словам, «не в виде доноса», поскольку не питал «вражды на начальников, бывших некоторым образом причиной тамошних непорядков». К тому моменту и Коваленский, и Кнорринг, и Цицианов уже не являлись участниками служебного конфликта. Лофицкий надеялся, что его труд поможет в решении проблем обустройства этой имперской окраины. Записка состояла из двух частей. Первая называлась «Причины народного ропота и мятежей, препятствовавших утверждению благопоставляемого там порядка». Лофицкий признал, что Коваленского так увлекла борьба с Лазаревым, что у него не осталось времени для появления в присутственных местах. Жители Грузии, не имея возможности обратиться к первому лицу коронной власти в крае, «возвращались в домы свои с мрачным впечатлением и сомнением в благоденствии, коего ожидали от российского правительства». Этим в полной мере воспользовалась царица Дарья, твердившая о том, что при прежней власти такого не было. С одной стороны, грузинских дворян пугали действия капитан-исправников, ограничивавших их произвол, с другой — мятежные князья-эмигранты обещали прежнюю волю — знать склонялась на их сторону. Народ был в нерешительности. Для подавления возмущения в Кахетии отправили войска, но до столкновений не дошло. Уговоры и решительность начальников сделали свое дело. По мнению Лофицкого, главные лица российского управления, вместо того чтобы заниматься обустройством края, погнались «за собственной славой». «Все силы ума напряжены были о преклонении ханов Эриванского, Ганджинского, Нухинского, Шушинского, Шемахинского и Бакинского к сдаче крепостей их провинций; но владельцы сии, не видев ни благоденствия грузинского, ни войска на победу их или на защиту от Баба-хана потребного, и что Грузия не может обеспечить русские войска потребностями, для войны необходимыми, единством красноречия тому не убедились, а безвременные угрозы за сие благовременно вооружили всех соседей Грузии на отражение тамошних сил Российских»[304]. Последнее очень важно для понимания того, почему Цицианов в обращении с владетелями Кавказа так акцентировал внимание на твердость своего слова.

Когда главнокомандующий извергал громы на головы увертливых ханов, он фактически расплачивался за издержки предыдущих политиков. Здесь не обойтись без трафаретного образа «закладки фундамента». Цицианов действительно был первым, кто начал совершать коренной поворот в сознании жителей Закавказья, в привитии мысли о том, что русские пришли в этот край навсегда. Такая задача для него была одновременно и особенно трудной, и заманчивой. Ведь он сам в 1797 году вместе с корпусом Зубова по раскисшим от зимних дождей дорогам пробирался от Баку к Тереку, преисполненный досадой на столь бесславный и бессмысленный конец эпохального военного предприятия, способного стать достойным завершением блистательного века Екатерины II. В период своего управления Грузией Цицианов неоднократно и пылко говорил о том, что земля, однажды попавшая под скипетр императора Всероссийского, ни при каких обстоятельствах не может из-под этого скипетра уйти. Во многом это объясняется горькой памятью о 1796 годе. Эта память, вероятно, объясняет его нетерпимость к отступлению, даже в самых крайних случаях. Верил ли он в магическую силу цифры «три» или нет, но то, что в случае третьего ухода за Терек четвертое возвращение в Закавказье станет чем-то немыслимо трудным, он знал точно.