Ирина Муравьева - Ханс Кристиан Андерсен

Он уехал из Копенгагена, охваченного военным угаром, в тихую усадьбу на острове Фюн, затем в Швецию, «подальше от грома пушек».

«Мне так хочется, чтоб война кончилась как можно скорее, чтоб я увидел людей свободными, стремящимися к единству и дружбе, — писал он Эдварду Коллину. — «У войны красивые цветы, но горькие плоды», — говорит пословица. Я теперь думаю, что у нее вовсе нет никаких цветов».

А в письмах к Иетте Вульф он называл войну «отвратительным чудовищем, которое питается человеческой кровью и горящими городами».

Газеты были полны сообщениями о военных действиях. Когда все интересовались подробностями битвы, Андерсен брал лист со списком убитых и раненых — сколько еще хороших людей погибло, сколько матерей и вдов осуждено на скорбь!

Тень войны лежала у него на сердце, омрачая даже светлые минуты. Нервы были слишком напряжены, радость оборачивалась чрезмерным волнением. Фабричные рабочие пришли к нему в городе Мотале, чтобы выразить свою любовь и уважение к датскому писателю; он благодарил их, пожимал руки, улыбался, а потом не спал всю ночь: мысли путались и лихорадочно перескакивали с одной темы на другую, сердце сжималось — не разберешь, от горя или от радости.

Орла Леман, Карл Плоуг и другие национал-либералы продолжали кричать, что Андерсен не настоящий датский поэт-патриот. Он ответил на это своим стихотворением «Дания, моя родина!». Месяц, встающий над буками и полями клевера, свежая зелень датских берегов, славные могилы предков, родной язык, звучащий сладкой музыкой, — как не любить все это? Когда-то Дания властвовала над Севером, теперь это маленькая, слабая страна, но силу ей дают звуки песен датских поэтов и мастерский удар резца ваятеля. У нее есть славное прошлое — она увидит и славное будущее!

Мелодичные, задушевные стихи эти скоро стали народной песней, и сто лет спустя, в тяжелые дни фашистской оккупации, она звучала в Дании, согревая сердца людей гордостью и надеждой.

Неясные, противоречивые чувства вызывала у Андерсена революционная буря, пронесшаяся по Европе. Жажда справедливости, мечта о свободе и счастье для всего народа сталкивались с боязнью слишком сильных потрясений. Законное недоверие к «господам политикам», буржуа и аристократам, перерастало подчас в недоверие ко всякой политической деятельности. Крики «Дания до Эйдера!», раздававшиеся на копенгагенских улицах в 1848 году, заглушали для него голоса протеста против социальной несправедливости.

Поэтому звуки «Марсельезы» в одно и то же время пугали и привлекали к себе поэта. В них он слышал голос бури, которая сносит на своем пути столько милого, привычного — и в то же время очищает мир от завалявшегося старого хлама. И даже если ты не решаешься выйти на улицу, присоединиться к грозному потоку, то как не почувствовать невольного трепета восхищения перед ним?

В 1850 году Андерсен написал небольшое стихотворение в прозе, лирическую фантазию «Птица Феникс». Здесь говорилось о всепроникающей силе и красоте поэзии, о ее глубочайшей связи с жизнью. Быстрая, как луч света, вечно юная, вечно свободная птица Феникс летает повсюду. Она сидит у постели ребенка, которого убаюкивает мать, она наполняет запахом фиалок каморку бедняка, ее можно встретить и в ледяных пустынях Гренландии, и в угольных копях Англии, и на священных водах Ганга.

Это ее песни вдохновляли древних скальдов, это она сидела на плече Шекспира. Каждое столетие она возрождается из пламени… Что же поет птица Феникс сейчас? Поэт слышит ее голос в духовных псалмах, утешающих рабочего в его тяжелой доле.

Но птица Феникс летит дальше, и вот уже «она поет тебе Марсельезу, и ты целуешь перо, упавшее из ее крыла».

ГЛАВА IX

НА ВЕРШИНЕ

Оглядываясь назад на пороге нового десятилетия, Андерсен видел внизу крутой, тяжелый подъем. Слава за границей далась в руки легко, сказки в семимильных сапогах обходили мир и побывали уже за океаном: впервые Андерсен услышал об этом в 1847 году от знаменитого норвежского скрипача Оле Булля, вернувшегося из Америки. Но в Дании каждый шаг к всеобщему признанию делался точно по ступенькам, вырубленным одна за другой в гранитной скале. Теперь и это было позади.

Театр после успеха «Мулата» принес несколько тяжелых разочарований и провалов, но история с комедией «Первенец» прекрасно показала, что виною этому не всегда был сам автор. «Первенца» Андерсен послал в театр анонимно. Маленькая забавная вещичка понравилась даже строгому Гейбергу, а публика дружно аплодировала ей, и газеты рассыпались в похвалах, говоря о «новом сильном даровании», появившемся на датской сцене. Кто приписывал авторство Герцу, кто молодому писателю Гострупу. «Если бы пьесу написал Андерсен, он никак не удержался бы, чтоб не проговориться, особенно после такого успеха», — говорили кругом, и Андерсен, вздыхая, подтверждал: да, да, конечно, не удержался бы. Только Коллины да Эрстед знали его секрет, но они тоже молчали. Андерсен торжествовал: теперь ясно, что мнение критики и прислушивающейся к ней публики прежде всего зависит от имени автора.

А с конца сороковых годов на сцене театра «Казино», где большая часть зрителей была из простого народа, с успехом шли пьесы-сказки Андерсена: «Дороже жемчуга и золота», «Оле-Лукойе», «Бузинная матушка».

Диккенс откликнулся теплым письмом на посвященный ему сборник новых сказок, на концертах пелись романсы Шумана на слова Андерсена, а в голове рождались уже новые замыслы, новые образы… Словом, лампа Аладдина светила во всю мочь, и свет ее был виден далеко за пределами Дании.

Обо всем этом Андерсен писал в новом, расширенном издании «Сказки моей жизни», предназначенном для датских читателей.

Легкой тенью проскальзывали по страницам автобиографии горечь неразделенной любви и нервная чувствительность к малейшему булавочному уколу. Но, как и в первом своем варианте, «Сказка моей жизни» обходила стороной многое, что не соответствовало представлению об Андерсене — «баловне счастья». Автор книги мог показаться куда более наивным и поверхностным, чем это было на самом деле.

Сказки сороковых и пятидесятых годов говорили совсем о другом: в них отражался человек, полный исканий и противоречий, жгучего сострадания к одним и растущего презрения к другим, страстно стремящийся найти ответ на сложные вопросы жизни.

С вершины успеха ему виделись совсем не только цветочные гирлянды празднеств в честь сказочника, слышались не только звонкие бубенчики похвал.

Достигнув славы и богатства, Андерсен продолжал смотреть на мир глазами обитателя нищих окраин, где люди сгорблены от непосильного труда, где в сырых подвалах чахнут дети, где праздником бывает миска горячего картофеля.