Иван Арсентьев - Короткая ночь долгой войны

- Еще бы! А то, смешно сказать, грызем сушеную картошку американскую, едва распаренную...

- А порошок из черепашьих яиц забыл? Дар президента.

- Тьфу! Ненавижу черепах и президентов с их дарами!

Мы посмеялись. А почему нет? Сами своей, а не чужой силой, своим умом научились бить фашистов на земле на воде и в небе. Не отчаянные подвиги совершать, а работать.

О штурмовиках речи нет, они всегда работали. Вот и теперь прилепились на «пятачках» по берегам Волги, и как саранча траву, так и они грызут без продыха фашистскую броню. Наконец-то стали хозяевами воздуха, его сторожами. А как известно, волки кусают первым сторожа...

Развидняется медленно, на аэродроме пальба: оружейники пробуют пушки и пулеметы.

Станислав Муханов встает всегда с натугой, возится, чешется, но сегодня наоборот: он уже поднялся, а я никак не раскачаюсь, ищу сапог. Оказывается, Станислав надел и подался умываться.

- Верни обувку, черт сонный! - ору ему вслед. Тот пыхтит, недовольно бор­мочет:

- Вечно ты склоки разводишь из-за сапог... Надел какие попало - и ладно. Так нет, эстетские подавай ему...

Я бросаю в него его же сапогом, от чего Станислав окончательно просыпается и начинает болтать. Человек он веселый, даже в воздухе нет спасенья от его болтовни. Мы с ним часто цапаемся, разыгрываем друг друга, но в столовую сейчас идем мирно. На завтрак подают макароны, осклизлые, с постным маслом. Гадость ужасная, терпеть не могу. Выпиваю стакан тепловатого чаю, заваренного для крепости жженым сахаром. Станислав иронизирует:

- Интересно получается: в любой книжке о летчиках можно прочесть, что этих паразитов одним шоколадом откармливают! И не просто откармливают, так зажрались, что не знают, разгильдяи, куда девать распроклятый шоколад, меняют его на селедку, сухари и даже макароны с постным маслом...

- А ты, часом, не знаешь, где базируются такие высококалорийные полки?

- Зачем тебе? Еще разжиреешь... Боевой петух должен быть худым.

- Э-э!.. - говорю. - Без еданья да без спанья не получится летанья.

На КП тащимся, как на собственные похороны. И остальные летчики едва плетутся - погода явно нелетная. Станислав болтает на все лады, что вот-де и ему подвалило счастье, сейчас он залезет на верхние нары и будет «добирать» до самого вечера, а вечером перебазируется в землянку и будет «добирать» до...

Я соглашаюсь, что это действительно большое счастье. Для всего полка. Хоть один день люди отдохнут от его мухановской трепотни. Кстати, почему бы ему не впасть в летаргический сон? Всем приятно и ему полезно. Впрочем, Лабутин приказал на случай непогоды провести восьмичасовую тренировку в противогазах. Приказ еще весной пришел, да недосуг было.

- Ты что? - схватил меня испуганно за руку Станислав. Заглянул в лицо и отмахнулся: - Шуточки у тебя, однако, густые...

- Не шуточки, а порядок, - говорю назидательно.

Лабутин требует порядка во всем. На КП в любое время суток является, как на праздник: чисто выбрит, гладко наутюжен и густо наодеколонен. Попробуй попадись ему небритый перед полетами, разнесет в пух и прах. «Мистицизм! Комплекс! Куриный кодекс предрассудков!» - шумит он, а мы никак не можем побороть в себе этот проклятый мистицизм. Что поделаешь? В бою жизнь со смертью всегда в обнимку, только и надежды на «куриный кодекс»...

Лабутину что? Он на боевые задания не летает, говорит: получил строжайший приказ командира дивизии заниматься организацией боевой работы и воспитанием коллектива полка. Летчиков и самолетов не хватает, значит, качество должно расти за счет эффективности ударов. Метнуть бомбы и штурмануть сможет любой дурак, если все ему организовать и подготовить, поднести цель, так сказать, на блюдечке.

Тренировка в противогазах сегодня не состоялась. Начштаба приказал занять­ся теоретической подготовкой. Только расположились за столами, является Лабутин. Вскакиваем. Он не останавливаясь проходит в закуток начальника штаба. Ми­нуту спустя зовет Щербу и меня. Входим. Лабутин сидит, склонившись над картой, две глубокие складки пересекают щеки от носа до подбородка, волосы песочного цвета спадают на лоб. Не поднимая головы, говорит;

- Погода неважная, но мы, гвардейцы, обязаны летать в любых условиях, в том числе - сложных. Сейчас такая необходимость возникла, и я заверил командование, что гвардия не подкачает. Честь выполнить это задание предоставляется вашим двум четверкам.

«От такой чести голову не снести...» - поморщился я и взглянул на Щербу. Нос его покрылся капельками, как разрезанный огурец, а глаза... Мне помнится, подобными смотрел он, когда вернулся с вынужденной посадки. «Лучше б ему сказаться больным или что-то еще... Такое настроение - для кладбища, а не для боя».

- Так вот, - тычет карандашом в карту Лабутин,- здесь, в Котельникове, по данным разведки - штаб танкового соединения немцев. Размещается в домах на южной окраине, что напротив колодца. Смотрите по своим картам. Цель неподвижная, можете потрошить ее, как вам угодно.

«Потрошить штаб танкового соединения! Хе! Как бы самих не распотрошили... Уж что-что, а штабы свои немцы прикрывать умеют. Сказать об этом Лабутину? Нет, ведь наверняка подумает: гайки у нас ослабли...»

Приказав немедленно прокладывать маршрут и отправляться по самолетам, он закончил:

- Ориентиры такие: речка, южный берег высокий, обрывистый. Деревянный мост, справа кирпичное здание. Ясно все?

- Так точно!

- Никак нет! - ответили мы в один голос.

- Что у вас? - повернулся Лабутин ко мне.

- Во-первых, не ясна система ПВО в районе цели; во-вторых, неизвестны количество и расположение зенитных средств и, в-третьих, воздушная обстановка в целом.

- На месте увидите.

- На месте надо воевать, а не созерцать местность,- вырвалось у меня невольно.

Лабутин покосился куда-то в угол, молвил негромко;

- А вы покачайте с крыла на крыло - и все прояснится...

У меня дух перехватило. Так вон он какой, добросердечный кумир полка! Из-за плевой, невинной шутки на полигоне он столько времени носит камень за пазухой! Да мыслимо ли такое!

...Мы улетели восьмеркой, вернулись семеркой. Плоскости зияли множеством пробоин, взъерошенные летчики жадно свертывали цигарки, нервно сплевывали. Вопросов им не задавали, и так ясно.

- Где Щерба? - прервал Лабутин мой рапорт.

- Сбит прямым попаданием зенитного снаряда.

- Почему именно он? А где были вы? - ударил Лабутин в досаде кулаком по левой ладони. Меня не тронул истерический крик, понимаю; трудно сдержаться, когда сваливается на тебя внезапная беда. Я стал подробно докладывать, что произошло. Лабутин опять перебил меня, позвал в штаб, выгнал писаря и машинистку и велел повторить все по порядку.