Борис Маркус - Московские картинки 1920-х - 1930-х г.г

Как примусы, так и керосинки и керогазы были опасны. Сколько пожаров случалось из-за них. Не счесть. Да и запах керосина не аромат цветов. А ведь бывало, что некоторые хозяйки и бензином пользовались.

Поэтому можно себе представить, как обрадовались москвичи, когда в их квартиры пришел саратовский газ. Это случилось в 1947 году, Постепенно район за районом стали газифицироваться. С вытеснением примусов и керосинок газовыми плитами ликвидировались сами собой керосиновые лавки, или, как их еще называли, «нефтелавки». Их раньше было полно по городу, а потом только на некоторых рынках сохранились для обслуживания еще недогазифицированных окраин. Позже все они и вовсе исчезли за ненадобностью.

В квартирах появились не только плиты, но и газовые колонки в ванных комнатах. Со временем о примусах и керосинках просто забыли. Правда, справедливости ради, надо заметить, что и это чудо — газ, стал интенсивно вытесняться в ванных комнатах горячим водоснабжением, а в кухнях электрическими плитами.

А вы задумывались когда-нибудь над проблемой глажения белья? Это же просто мучение — в домашних условиях, на тесной кухне или в маленькой комнате разворачивать огромные простыни, покрывала. О мелочах разных я не говорю. Их гладить было просто. Некоторые хозяйки имели гладильные доски, а большинство же женщин просто раскладывали на столе подстилку из какого-нибудь старенького одеяла и гладили.

Самым примитивным был цельнометаллический чугунный утюг с крученой металлической ручкой, за которую браться, когда он раскален, было крайне опасно. Приходилось пользоваться прихватками, тряпками. Утюг этот был относительно не очень тяжелым и даже удобным, но, к сожалению, сравнительно быстро остывал. Ведь дополнительного собственного разогрева в нем не было. Приходилось время от времени снова ставить его на примус или керосинку.

И еще мне очень нравилось смотреть, как такой утюг используют в виде тяжести, или «гнета» при квашении капусты или каких либо других солений.

Был еще и угольный большой утюг. Иногда его почему-то называли паровым. Почему, не знаю. Это было пустотелая кораблеобразная чугунная коробка с острым носом и откидывающейся назад крышкой. Ручка была деревянная, что все-таки было лучше, чем в простом утюге. Правда, и дерево иногда так нагревалось и обжигалось, что и тут приходилось пользоваться тряпками. В коробку засыпался древесный уголь, который долго мог оставаться горячим, пока не выгорали угли, но разгорался он не скоро. Приходилось ставить его в топку плиты, чтобы создавалась тяга. Но не всюду же были печи. Приходилось выдумывать иные способы, вплоть до дырявых сапог, как своеобразных мехов.

Этот утюг был значительно крупнее и тяжелее простого и дольше удерживал тепло. По-моему, он пользовался большим успехом у хозяек.

Однако, со временем, как и примусы с керосинками и керогазами, простой и угольный утюги уступили место более совершенным. Появились электрические, с каждым годом все более совершенствующиеся. Удобные и сравнительно безопасные Большое распространение получали и электроплитки. Жаль только, что спиральки в них часто перегорали, рвались. Приходилось чинить собственными силами, связывая оборванные концы.

Галоши и боты

Удивительное дело, климат в Москве, вроде бы, не очень изменился: и зима и осень, весна и лето такие же, как и прежде. И дождей и снега столько же. И также все мокнут под этими дождями, ходят по снегу и лужам в своей обуви, но почему-то теперь прекратили защищать ее от непогоды.

Раньше-то ведь как было: в непогожие дни, уходя из дома, одевали не только плащ или пальто, а зимой шубу. Не только брали зонты и зонтики, если шел или грозил пойти дождь или снег, но еще одевали на ноги галоши или боты. Боты больше носили женщины. И, конечно, маленькие дети или ветхие старики. Галоши же бывали и у мужчин, и у женщин, и у молодежи. Было как-то даже неприлично придти куда-нибудь в учреждение или к кому-нибудь в гости без галош или без бот. Да и у себя дома следить, оставлять мокрые пятна на полу не хотелось.

Боты бывали простые и теплые, отороченные мехом. Маленькие детские ботики были просто суконными с резиновыми подошвами. Резина заворачивалась и на бока ботиков. Галоши же были просто резиновыми с мягкой байковой подкладкой. Чаще всего подкладка была красного цвета. Чтобы не спутать с чужими внутри галош крепились маленькие медные буковки. Чаще всего одна или две из инициалов. Две, это когда в одном классе, скажем, по несколько человек имели фамилии, начинающиеся на одну и ту же букву. Маленькие школьники носили с собой в школу мешки, куда складывали свои галоши или ботики, а старшие не унижались до мешков. Вот и приходилось как-то метить галоши. Ботиков старшие не носили. Это просто считалось дурным тоном. Как я страдал, когда мама купила мне вместо галош ботики, и мне приходилось ходить в них в школу. Я старался как-нибудь незаметно снять их побыстрее и сунуть куда-нибудь подальше, чтобы другие не заметили, не засмеяли.

Галоши попросту исчезли, вымерли, как мамонты и динозавры. Только вне города, и в провинции галоши еще носят. Но чаще надевают их на валенки, чтобы те не промокали. Боты на некоторое время оставались еще у женщин. Это были очень просторные фетровые высокие сапожки. Но потом и они отступили перед разного рода высокими ботинками — теплыми с мехом и оторочкой поверху, или просто гладкими высокими в виде сапог.

В конце двадцатых, в начале тридцатых годов дала о себе знать продовольственная проблема. До нас доходили неофициальные слухи о голоде в провинции, говорили о массовых смертях, об истощенных детях. В газетах об этом, конечно, не писалось. Но ведь связи жителей Москвы-столицы с другими городами и областями никогда не прерывалась. Родственники разбросаны по все стране, переписка идет интенсивная. Крики о помощи доносятся с разных мест. Повторяется то, что было во время гражданской войны и сразу после нее. Тогда даже из-за границы организовывалась помощь голодающим. Тогда и в газетах об этом писали. Помню, в музее Революции я увидел плакат того времени художника Моора «Помоги голодающим!!!». На черном поле около единственного переломанного пополам тощего колоска ржи стоял худющий старик в белой рубах, свисающей как со скелета, в не доходящих до пят белых штанах. Исподних, наверное. Жуткое впечатление. Но это показывали только в музее, как проклятое прошлое времен войны и знаменитой засухи. А о том, что творилось по стране теперь, никакая газета, никакой музей не мог говорить. Обо всем узнавали из уст в уста. От человека к человеку. И под огромным секретом. Проведают, так сразу тебе контрреволюцию пришьют за распространение антисоветских слухов. Пойди тогда доказывай, что это все сущая правда.