Тоти Даль Монте - Голос над миром

— Пустяки. Подумаешь, надену твой японский халат, Тоти!

Делиллье был в восторге от идеи моей сестры, и мне пришлось сдаться, хотя я прекрасно знала, что Лена никогда не пела Сузуки. Особенно меня пугала сцена с цветами во втором действии.

Вечером опера «Чио-Чио-Сан» «ускоренного выпуска» приняла боевое крещение. С самого начала у меня было такое впечатление, что мы ходим на ходулях и без толку суетимся.

Бедняга режиссер прилагал поистине героические усилия, чтобы удержать спектакль, готовый вот-вот рухнуть. Я всячески старалась помочь ему в этой нелегкой задаче. Пришлось подойти к самому краю авансцены и петь у рампы. Таким образом мне удалось как-то сгладить расхождение певцов с оркестром. Совсем осипший тенор прошептал мне, что «до» в финале первого действия ему не взять. Тогда я решила спеть и за него и за себя, взяла такое долгое и крепкое «до», что зрители устроили мне овацию. Первое действие закончилось без особых инцидентов. Но, должна признаться, я молила бога, чтобы завыли сирены. В моем безумном страхе я даже забыла, сколько бед может причинить бомбежка мирным жителям. Когда один из партнеров осип, а другой ни разу до этого не пел своей партии, спектаклю грозит верный провал!

Началось второе действие. Первый дуэт с Сузуки прошел неплохо, но я, не переставая, молила господа ниспослать нам воздушную тревогу. Едва я спела монолог Чио-Чио-Сан, зрители принялись громко скандировать: «То-ти, То-ти!» Пришлось повторить романс на «бис». Пою первую фразу, и вдруг раздается долгожданный для меня сигнал тревоги. Мы опрометью бросились в бомбоубежище, и сестре, к великому ее огорчению, так и не довелось исполнить партию Сузуки.

Милая Лена! В это тяжкое и грозное время она не расставалась со мной в моих бесконечных переездах и скитаниях. Воздушные тревоги и бомбежки были не единственными врагами Чио-Чио-Сан. Я могла бы написать целую главу о тех заботах и неприятностях, которые причинили мне маленькие исполнители роли сынишки Чио-Чио-Сан.

Из-за любви к подлинному реализму я хотела видеть в этой роли настоящего малыша. Ведь в тексте прямо сказано, что прошли три года со дня расставания Чио-Чио-Сан с Пинкертоном. Между тем мне нередко приходилось довольствоваться шестилетними исполнителями (в большинстве своем девочками), да вдобавок рослыми и хорошо развившимися. На премьере в Берне я сама выбрала трехлетнего мальчугана, сына итальянского эмигранта. На репетициях малыш вел себя очень спокойно и был само послушание. Я завоевала его симпатию ласками и… конфетами. Но вечером, перед самым спектаклем, малыш вдруг испугался и расплакался. Все же второе действие прошло без происшествий. Но в третьем действии то ли усталость, то ли нервная обстановка сцены так подействовала на мальчугана, что он совсем раскис.

Когда я, прижимая его к груди, запела: «Ты мой маленький божок», он начал хныкать. Я не отчаялась, одела малыша, пустила его играть, а сама стала готовиться к самоубийству. Но тут малыш отчаянно разревелся, и я, пытаясь его успокоить, прошептала:

— Не плачь, не плачь, милый, потом мы с тобой поиграем.

Но мальчуган заревел еще громче и как закричит чуть ли не на весь зал:

— А когда играть будем?

Вовек не забуду того, что произошло в Савоне. В роли сына Чио-Чио-Сан выступала красивая девочка, которая для своих шести лет была, однако, довольно толстенькой и высокой. Увидев ее за несколько часов до начала спектакля, я опротестовала эту «великовозрастную» исполнительницу, пригрозила отменить выступление, если не будет найдена замена. И тут швейцар гостиницы, в которой я остановилась, подвел ко мне своего трехлетнего сынишку. Получив от отца клятвенные заверения, что мальчик на редкость тихий и послушный, я согласилась. Лучше бы я этого не делала!

Вечером, увидев загримированных актеров, мальчишка так испугался, что его никакими силами невозможно было успокоить. Тут же привели второго малыша, затем третьего, четвертого…

К началу спектакля вся артистическая уборная превратилась в один из кругов ада, где орали и визжали маленькие дьяволята. Заразившись один от другого страхом, ребятишки ревели во все горло.

Ну что ж, пришлось сдаться и «поклониться» отвергнутой шестилетней девочке, которая уже мирно спала дома, в своей постели. Ее безжалостно разбудили и, сонную, привезли в театр. Все же ради сценической достоверности я потребовала, чтобы в письме слова «прошло три года» были заменены на «прошло шесть лет».

Хотелось бы в заключение рассказать еще об одном мальчугане, который едва не испортил мне финал третьего действия. Когда мы вышли на сцену, малыш увидел статую Будды, освещенную мрачным зеленым лучом прожектора. Он до того испугался, что тут же, словно мышь, юркнул за кулисы под громкий смех зрителей. Пришлось мне на ходу изменить всю игру, и каждый мой жест и движение говорили о присутствии сына… только уже в моей душе. Не скажу, чтобы это было легко, но чуткие и благосклонные зрители вознаградили меня за мои испытания бурными проявлениями восторга.

Вспомнился и еще один курьезный эпизод, связанный с оперой «Чио-Чио-Сан» разве лишь тем, что на мне в финале был кроваво-красный газовый шарф, а в моем рассказе тоже будет фигурировать красный цвет, правда, уже носового платка.

Я уже рассказывала о моих венских концертах накануне второй мировой войны. На одном из таких концертов я была в чудесном красном костюме. Как всегда, в руке я держала красный носовой платок из шифона, великолепно расшитый изумительной искусницей Ольгой Асти. Не успела я взять последнюю ноту, как сцену буквально затопила волна моих поклонников с ручками, карандашами, моими фотографиями и просто с клочками бумаги — словом, во всеоружии охотников за автографами. Я трудилась в поте лица, а когда наконец отразила натиск всех этих безумцев, то обнаружила, что мой великолепный платок исчез. Я, конечно, сильно огорчилась, но… ничего не поделаешь.

Два года спустя я снова давала концерт в том же самом зале.

На этот раз я была в белом с черным костюме, а в руке держала носовой платок, но только уже из белого шифона.

Кончился концерт, и сцену снова заполнила толпа любителей автографов… Окруженная живой стеной, я случайно заметила в глубине зала довольно молодого человека, который всячески старался привлечь мое внимание. Он отчаянно размахивал чем-то красным. Я присмотрелась — без сомнения, это мой бесследно пропавший два года назад платок. Инстинктивно я жестом попросила вернуть платок, однако незнакомец весело помахал мне рукой и… тут же исчез.

Я очень быстро простила его… ведь этим похищением, пусть весьма своеобразно, незнакомец тоже хотел выразить мне свое восхищение.