Юрий Остапенко - Великий Яковлев. «Цель жизни» гениального авиаконструктора

Еще больше опасений в отношении грядущей войны вызвал советско-финляндский конфликт, в котором, вместо триумфального марша по дорогам маленькой Финляндии, Красная Армия вмерзла в снега Карельского перешейка, неся огромные «небоевые» потери от обморожений, голода, дизентерии, дезертирства. Стало быть, и армию надо переучивать, а для этого нужно время. Время, время, где его взять…

Часть третья

Незабываемый 1941-й: вопрос жизни и смерти

Ожидавшаяся внезапность, или Чем обернулась забота вождя об авиации

В кои-то веки собрались наконец сделать воскресную семейную прогулку – в Загорск, в Троице-Сергиеву лавру, благо от Подлипок, где были дачи работников Наркомата авиапромышленности, до Загорска час езды. Уже сложили корзинки, сбегали за забытым фотоаппаратом, как вдруг от ворот к даче примчался испуганный шофер Миша Сущинский:

– Александр Сергеевич, война!

– Как война?!

– Война! В 12 часов Молотов будет по радио выступать.

Яковлев слушал речь чуть заикавшегося Молотова, чувствовал, как нелегко она дается Вячеславу Михайловичу. Ведь совсем недавно, несколько недель назад, он вместе с наркомом иностранных дел Молотовым был в Берлине. Яковлеву запомнился тост, который сказал Вячеслав Михайлович на приеме у Гитлера, в котором наш нарком выразил надежду на долгий и добрый мир, на плодотворное сотрудничество. После этого тоста Гитлер подошел к Молотову, чокнулся с ним бокалом и приобнял его.

А на Киев, Одессу, Минск, Ленинград уже сыплются фашистские бомбы. Как там наши самолеты? Выдержат схватку с немецкими асами?

Члены коллегии сидели в кабинете у Шахурина, но сам нарком еще не появлялся. Он был в Кремле, позвонил оттуда и велел ждать его. Яковлев был уверен, что Алексей Иванович вместе с другими наркомами сейчас у Сталина, он-то и привезет сейчас ясную картину происходящего.

Шахурин приехал бледный, осунувшийся, передал распоряжения Молотова на текущий день и велел связаться с заводами, обеспечить четкость работы в суровое военное время.

– А что сказал Сталин? – не выдержал Яковлев.

– Сталина не было. Точнее, нас к нему не пригласили…

Такой звенящей тишины Яковлев никогда в жизни не ощущал. Стараясь не глядеть друг на друга, члены коллегии расходились из кабинета наркома…

Черные тарелки громкоговорителей говорили об упорных боях, о больших потерях с обеих сторон, а дома зеленоглазый «Телефункен», привезенный Яковлевым из Германии, словно нарочно, вещал о каких-то немыслимых потерях с советской стороны, о триумфальном шествии вермахта по Белоруссии, Прибалтике, Украине.

В наркомате срочно разработали программу действий предприятий в условиях военного времени. Был разработан план срочного перебазирования авиационных заводов из мест, оказавшихся в зоне боевых действий – из Ленинграда, Минска, Каунаса и других городов.

В конце июня наркома срочно вызвали в Кремль – он успел только шепнуть своим замам, находившимся у него в кабинете: «Сталин» и сбежал по ступеням вниз.

Дементьев, Яковлев, находившиеся тогда у шефа в кабинете, переглянулись: слава богу, Сталин объявился, есть надежда, что все станет на свои места.

Приехавший через час Шахурин приказал готовить расширенную коллегию с привлечением директоров заводов, институтов и других крупных организаций.

На собравшемся 1 июля 1941 года заседании коллегии НКАП доклад делал сам нарком. Отметив исключительно сложную обстановку на фронтах, где наши войска, отбивая наступление превосходящих сил противника, истекают кровью, он сказал, что товарищ Сталин очень недоволен тем, что руководители некоторых тыловых предприятий не осознали серьезности момента, что они ведут роскошный образ жизни, надеясь на прежние заслуги, фактически не помогают сражающейся армии.

Яковлев с некоторым удивлением слушал эти слова, не представляя даже, к кому подобные слова можно было бы отнести – все руководители, с которыми он общался в последние недели, только тем и жили, что наращивали производство, выполняли и перевыполняли поставленные планы. А нарком продолжал доклад – он уже ставил задачи, определял сроки их выполнения и наконец произнес слова о возможной эвакуации предприятий не только из приграничных районов страны, но и из тех, что доступны вражеской бомбардировочной авиации.

На перерыв, объявленный после доклада, все расходились подавленные, молчаливые. Александр Сергеевич поспешил в свой кабинет, ему захотелось тотчас же позвонить к себе на завод, отдать какие-то распоряжения в свете только что услышанного, но тут затрещал звонок телефона внутренней связи, и секретарь наркома сказала, что надо срочно явиться к шефу в кабинет.

Вокруг бледного Шахурина стояли его ближайшие помощники, и ничего не понимающий Яковлев вопросительно глянул на стоявшего рядом Дементьева.

– Каганович застрелился, – тихо шепнул в ответ на этот немой вопрос Петр Васильевич.

– Какой? – запоздало кляня себя за бестактность, спросил Яковлев.

– Наш. В перерыве коллегии спустился в туалет – и все…

– Первая жертва начавшейся войны, – как-то отрешенно произнес Яковлев.

– И, наверное, не последняя, – произнеся это, Дементьев прижал палец к губам: молчи, дескать…

– Товарищи, просьба соблюдать режим секретности. Отправляйтесь на рабочие места и работайте в свете тех требований товарища Сталина, что я изложил вам, – Шахурин жестом попросил оставить его одного и потянулся к телефону с гербом СССР на диске.

Режим секретности в стране в те годы был возведен в какой-то культ, знание секретов было просто-напросто опасным делом, и задавать вопросы не решался никто. Никто в НКАПе даже и не подумал задать вопрос, а почему это бывший нарком, а потом директор одного из крупнейших в стране авиационных заводов (124-го в Казани) вдруг кончает жизнь самоубийством? Этот вопрос стали задавать историки, исследователи авиационного прошлого нашей страны лет через сорок-пятьдесят, но внятного ответа так и не получили.

Задавая вопросы, историки через эти самые сорок – пятьдесят лет приоткрыли такие пласты засекреченных документов, которые заставляют нас по-иному взглянуть на ход подготовки страны к войне, на роль товарища Сталина в этой подготовке. Причем эта роль наиболее выпукло проявилась во взаимоотношениях с представителями ВВС и авиационной промышленности, что позволило историкам объединить эти факты в так называемое «дело авиаторов».

Смерть Кагановича, несомненно, вписывалась в это дело, но он был далеко не первой жертвой в печальном списке жертв этого «дела».

Одной из первых жертв стал начальник НИИ ВВС Александр Иванович Филин, сменивший на этом посту расстрелянного в 1938 году комбрига Н.Н. Бажанова. Инженер-пилот Филин пользовался всеобщим уважением и даже, говорят, был в фаворе у Сталина. Это подтверждает не кто-нибудь, а нарком Шахурин в много раз цитировавшейся здесь книге: