Ярослав Ивашкевич - Шопен

(В этом месте карикатура.)

Это лорд один в воротнике и крагах, заикается.

(Здесь еще одна карикатура.)

Это duke[100]. В блестящих сапогах со шпорами, в лосинах и вдобавок что-то вроде шлафрока».

Разочарование все горше, материальные затруднения тоже все ощутимее. «Но вот чего здесь не так много, как говорят, так это гиней. Лгут весьма; как только чего не хотят, так тот же час отправляются в деревню. Одна моя ученица уже уехала в деревню и не заплатила за девять уроков…» К урокам этим относятся несерьезно, показаться бы только у модного учителя. Шопена коробит скупость, ретроградство, стремление к эксплуатации, которое в Париже проявляется не столь откровенно. Его раздражает здесь совершенно нескрываемая привычка мерить все ценности деньгами. «Так все только на фунты берут», — пишет он домой.

Да и сам он немножечко в шутку, а немножечко и всерьез поддается этому. «Старуха Ротшильд допытывалась у меня, сколько я стою, ибо какая-то дама, которая меня слышала, выспрашивала об этом. Поскольку Разерленд дала мне 20 гинеи, и Броудвуд, на фортепьяно которого я играю, и это определил мне ценой, то я и ответил, что 20 гиней. Она, видать, почтенная, добрая, на то мне и говорит, что очень хорошо я играю, это правда, но советует брать поменьше, ибо этому season нужно больше moderation», — то есть в этом сезоне нужно быть более умеренным.

Все же сезон 1848 года отличался довольно-таки сомнительным оживлением. В Англии полно было изгнанных королей. Луи Филипп, князья Пармы, князья Лукки — все они находят себе пристанище на острове. С материка доносятся глухие раскаты. Шопен прекрасно понимает, что это значит, хотя ни он, ни «почтенная» Ротшильд не видят, какие события происходят в Англии в этом знаменательном году. Но Шопен инстинктивно чувствует этот исторический момент, хотя и пишет: «Здесь спокойно. Ни ирландские, ни чартистские проблемы не волнуют, не такие уж значительные, какими кажутся издали, это вещи…» Он поддается здесь иллюзиям перспективы: вблизи представляются маленькими те проблемы, которые на самом деле огромны!

Шопен, разумеется, не понимал, в какое время оказался он в Англии. Чтобы представить себе этот момент, подумаем лучше о том, что, пока Фридерик был в Лондоне, пока печально и бесцельно таскался по шотландским городам и замкам, Чарльз Диккенс работал над «Давидом Копперфильдом», который вышел в свет в 1849 году. Шопен попал в диккенсовскую Англию, но не в Англию эпохи Пикквика. Англия «Давида Копперфильда» — это Англия, прошедшая через испытания потрясающего «закона о бродягах», через чартистское движение, первое массовое и самостоятельное пролетарское движение, и которая в момент, когда оно пошло на убыль, что относится как раз к 1848 году, а также воспользовавшись с таким трудом достигнутой отменой зернового закона, величаво входила в эпоху триумфа промышленного капитализма. Покрытая сетью железных дорог — ими Шопен пользовался во всех уже своих путешествиях, — промышленная Англия, пролетариат которой добился уже у капитала первых уступок, касавшихся труда женщин и детей, была государством гораздо более передовым, нежели Франция. Season, в котором почтенная Ротшильд советовала Шопену быть умереннее, был сезоном, когда политические надежды эксплуатируемых классов умирали, но в то же время был это исходный момент, говоря словами Энгельса, «беспримерного расцвета британской промышленности и торговли».

Шопену все это было совершенно чуждо. Он не понимал происходивших перемен, но английские экономические, житейские, светские и общественные отношения раздражали его на каждом шагу. Он страдал. В королеве, молодой еще и влюбленной в принца-мужа, сохранилось что-то от первого радостного периода ее царствования, но ведь прошло как раз десять лет с тех пор, как она вступила на трон. Начиналось уже это «поглощение скукой благопристойности», царство лицемерия и ханжества. Говоря словами А. Л. Мортона, с 1818 года «начиналась викторианская эпоха в полном смысле этого слова». Для людей типа Шопена обычаи этой эпохи были раздражающе неприятны, скучны, неестественны, трудны. Английский «свет», который начал формироваться из представителей промышленного капитала, — о чем на каждом шагу свидетельствует в своих письмах, сам того не подозревая, и Фридерик, — беспрестанно оскорбляет его, отказывая ему в праве называться артистом, выспрашивая, «сколько он стоит», расценивая его музыку like water[101].

Не удивительно, что, проведя недели три в этой атмосфере, Шопен начинает подумывать о возвращении во Францию. Только бы не остаться без куска хлеба зимой! — вот что его тревожит. И все же композитор вынужден остаться в Англии, чтобы раздо быть необходимые деньги. В Лондоне он пользовался кое-каким успехом, но заработал не густо, в августе выехал в Шотландию. Через Эдинбург он едет в замок Колдер Хаус, принадлежащий родственнику «добропорядочных шотландок», лорду Топихену. Жизнь шотландских помещиков, английская «деревенская жизнь» не очень-то приходятся ему по вкусу. «Добропорядочные шотландки» «таскают» его из замка в замок, всюду один и тот же образ жизни, всюду мужчины устраивают продолжительные послеобеденные «собеседования», во время которых Шопен вынужден «смотреть, что говорят, и слушать, как пьют».

Чувствуя себя одиноким, композитор пишет много писем: Гжимале, парижским друзьям, Гутману и верному Франшоме, Соланж, а также родным, благодаря чему мы располагаем громадным количеством подробностей, связанных с пребыванием композитора в Англии. Трудно представить себе более грустную картину.

Состояние здоровья Шопена ухудшается, и, что трагичнее всего, появляются апатия, душевная вялость. Прежде отражать приступы болезни ему помогала твердая вера в победу, стремление жить, создавать. Творчество вызволило его от недуга на Майорке. Теперь воля к жизни его покинула. Старый Шопен, хоть и был чахоточным, жил до семидесяти пяти лет. Фридерик махнул рукой на жизнь. Смерть приближается быстрым шагом, «…и зол я, и грустно мне, и докучают люди своими излишними заботами. И вздохнуть не могу, и работать не могу. Чувствую себя словно совсем один, один, один, хоть меня и окружают». Далее семь строк старательно зачеркнуты.

Несмотря на то, что силы оставляют его, Шопен еще дает концерты в Манчестере, Глазго, Эдинбурге. О пребывании в Манчестере композитор пишет: «Жил в деревне (в городе слишком дымно); у всех, кто побогаче, есть квартиры за городом. Я жил у почтенного Швабе…» В Эдинбурге он встретил княгиню Чарторыйскую с мужем и сыном. Полиция Меттерниха приказала княгине покинуть Вену в тот бурныйгод. Она направилась в Англию. Встретила ли она здесь своего кузена Станислава Ворцелля[102]? Этого мы не знаем.