Марина Цветаева. Письма. 1928-1932 - Марина Ивановна Цветаева
Итак пасу Мура с утра до вечера, в промежутки убираю и готовлю, вечерами сторожу. Я думаю, что в жизни не встречала такого непротивленца как я. Что ни заставьте делать — буду, где и как ни заставьте жить — вживусь, втянусь и в этот сон. NB! у меня совершенно нет сознания реальности собственной жизни — точно я чужую жизнь живу, или не я — живу. «Что ни заставьте» — лишь бы безлично, т. е. не X или Y, а жизнь, необходимость. Я даже не могу сказать, что я несчастна — говорю не о данном отрезке жизни, а вообще, о всей — сознание несчастности ведь тоже действенность, — я по поводу своей жизни ничего не чувствую. И кое-что — думаю.
Всё для меня важнее чем я, т. е. моя душа, — чего же в конце концов она — я — мы с ней — стоим? Да как раз того, что имеем (не имеем, ибо здесь имеем — бессмыслица). «Душу отдаст за други своя́» [803], — но тогда не нужно быть поэтом! Как жизнь меняется: раньше я, непрерывно греша перед Богом, была чиста перед богами, теперь, чиста или нет перед Богом — не знаю, но перед богами — грешна. Просто — не успеваю писать, всё важнее, чем мои стихи (не мне, — жизни!) Друзей у меня нет, говорю это спокойно. Никто не выручает, никто не негодует. Никто не приглашает (а сколько вилл в 10 комнат, из которых пустует 5!)
Я к себе беспощадна, поэтому и другие. Это я задала тон. И не пеняю.
Конечно Вы мне друг, но как только человек мне друг — его-то и не хочется отягощать.
_____
Мур чудный, веселый, послушный, и если бы не непрерывные разговоры об автомобилях, которыми он меня уже дразнит… Сегодня мы с ним нашли свою Савойю: холмик в 10 мин<утах> ходьбы от входа в лес. Я штопала, Мур играл, — так и прошел день.
…Все же промчится скорей штопкой обманутый день… (В подлиннике — ПЕСНЕЙ. Стих, кажется, Овидия [804]).
До свидания! Пишите
МЦ.
Впервые — Несколько ударов сердца. С. 169–170. Печ. по тексту первой публикации.
56-29. В.Б. Сосинскому
Медон, 20-го авг<уста> 1929 г.
Милый Володя!
Что сие означает?? Ведь Гончаровой еще 2 печатных листа, а в последнем № «В<оли> Р<оссии>» никакого «продолжение следует». Куды-ж Вы (вы) с ними теперь денетесь?? [805] Или — трюк, чтобы не раздразнивать честного эсеровского читателя? Как бы то ни было — остаток рукописи получите на днях. Я бы советовала целиком в след<ующую> книжку, чтобы не размазывать на 4 № (уже в двух!), но мое дело — написать…
Слонима уже известила, дивлюсь на него: отлично знал, что около 5-ти листов. Напечатано же меньше трех.
Почему мне не дают корректуры? Последнего № еще не просматривала, но в предыдущем зверские опечатки. Очень прошу корректуры хотя бы конца [806].
Да! Не знаете ли Вы адр<еса> Резини? [807] Если знаете, напишите на записочке, устно С<ергей> Я<ковлевич> забудет.
Мур болен, а то бы пришли с ним в Кламар.
До свидания! Привет Вашим.
МЦ.
<Приписка на полях:>
Рукопись сдам на самых днях.
Впервые — НП. С. 242–243. СС-7. С. 89. Печ. по СС-7.
57-29. С.Н. Андрониковой-Гальперн
Meudon (S. et О.)
2, Av<emie> Jeanne d’Arc
20-го августа 1929 г.
Дорогая Саломея! Я никуда не уехала; но удалось Алю отправить в Бретань на несколько недель, в чудное место с настоящим морем и жителями. (Это мне почему-то напомнило поэтессу Марью Шкапскую [808], которая приехав в Берлин, все стонала — «Нужно ходить как мать-природа» и не выходила от Вертхейма [809]. Эту же М<арию> Шкапскую один мой знакомый, не зная ни кто ни что, принял за акушерку [810].) С<ергей> Я<ковлевич> ездил в Бельгию по евраз<ийским> делам и в очаровании от страны. Был на Ватерлоо [811]. Сейчас он болен (очередная печень), болен и Мур — что-то в легком, лежит в компрессах и горчичниках, простудился неизвестно как. Докторша нашла у него послескарлатинный шумок в сердце, кроме того советует вырезать аденоиды. Я вся в этих заботах, с Алиного отъезда (2 недели) просто не раскрыла тетради, которую уже заплел паук. До Муркиной болезни непрерывно с ним гуляла, а в лесу да еще с ним — какое писанье!
Прочла весь имеющийся материал о Царице, заполучила и одну неизданную, очень интересную запись — офицера, лежавшего у нее в лазарете [812]. Прочла — довольно скучную — книгу Белецкого о Распутине с очень любопытным приложением записи о нем Илиодора, еще в 1912 г («Гриша», — м<ожет> б<ыть> знаете? Распутин, так сказать, mise a nu [813]) [814].
Прочла и «Im Westen nichts neues» [815], любопытная параллель с «Бравым солдатом Швейком» — (Хашека) — к<оторо>го, конечно, знаете? В обеих книгах явный пересол, вредящий доверию и — впечатлению. Не удивляйтесь, что я это говорю: люблю пересол в чувствах, никогда — в фактах. (Каждое чувство — само по себе — пересол, однозначащее). Не всякий офицер негодяй и не всякий священник безбожник, — это — Хашеку. Не всех убивают, да еще по два раза, — это — Ремарку. (Rehmark? тогда — немец. А — Remark? — читала по-французски.) [816]
Да, чтобы не забыть: деньги за Федорова в из<дательст>ве с благодарностью получены [817].
(А старая Кускова взбесилась и пишет, что у евразийцев принято убивать предков. Прочтите ответ в ближайшей (субботней) «Эмигрантике», принадлежит перу С<ергея> Я<ковлевича> [818].)
<…> С<ергей> Я<ковлевич> пролежал три дня, вчера потащился в Кламар и еле дошел — так ослаб от боли и диеты. Великомученик Евразийства. Сувчинский где-то на море (или в горах), В<ера> А<лександровна> служит, никого не видаю, п<отому> ч<то> все разъехались, кроме того — Али нет, и привязана к дому —
