Борис Вадимович Соколов - Самоубийство Владимира Высоцкого. «Он умер от себя»

– Все! Я нашел способ! Теперь бы я его спас!

Но и он не смог победить эту болезнь – от нее и умер».

Как вспоминал Юрий Емельяненко: «…Толя Федотов пил беспробудно и на похоронах, и на девять дней, и на сорок. Он считал себя виновным в смерти Володи: вроде как он заснул… Ведь Володя настолько верил в него, настолько демонстрировал это и говорил всем, что это его личный врач… Толя Федотов кидался с балкона, и его задержал кто-то. Вроде Валерка Янклович мне говорил, что Федотов был уже на той стороне и что он его за штанину или за пиджак задержал и перетянул…

Никто из ребят не считал его виновным, нет, Боже упаси, никто и никогда, что вы! Никто этого не показывал, наоборот, его подбадривали, поддерживали, как могли. А он растаял, расплылся полностью… совершенно… все время пытался оправдываться, вешался на всех, плакал беспрерывно. Как только кто чего спросит, так и… Все сорок дней так…»

Врач Олег Филатов также не склонен винить Федотова в смерти Высоцкого: «… Зря он себя так казнил. Володя сам себя износил: и свой организм, и свой мозг…

Хотя, если у меня на операционном столе умирает совершенно безнадежный больной, тоже возникает чувство вины. Думаешь, может быть, надо было сделать не так, а по-другому… В общем, такое «самобичевание врача…»

Сразу после смерти друзья Высоцкого озаботились тем, чтобы скрыть следы наркомании Высоцкого. Ведь в квартире должны были побывать сотрудники «Скорой помощи» и милиции. Янклович вспоминал: «…У меня все время мысль: будет обыск, будет обыск… В кабинете был такой плафон – Володя туда прятал пустые ампулы… Я говорю:

– Давайте их уберем!

К этому времени я уже пришел в себя… И мы выгребли из люстры пустые ампулы…»

Федотову пришлось потрудиться побольше, чем Янкловичу. И он с гордостью вспоминал: «Я ездил в поликлинику… Мы это проделали гениально… Я говорю, что наблюдал… Что кандидат наук… Она – раз! И подписала…

Свидетельство о смерти… Мы там написали… «Смерть наступила во сне… В результате абстинентного синдрома и острой сердечной недостаточности… Склероз венечных сосудов сердца…»

Как без вскрытия? Я же долго лечил его… Наблюдал агонию… А было бы вскрытие – увидели бы следы уколов…

А в карточке я написал: «Страдал хроническим алкоголизмом… Развилась миокардиодистрофия». Да, когда я оформлял свидетельство о смерти, заметил, что в карточке всего одна запись – один раз обращался в поликлинику… Флегмона – подкожное заражение… Запись сделана примерно за месяц до смерти».

Очевидно, обращался к врачам по поводу нарыва на ноге, который был следствием того, что он неудачно вколол себе наркотик.

Но без содействия отца Высоцкого для того, чтобы не допустить вскрытия, обойтись не удалось. Янклович рассказал, как тайное чуть было не стало явным: «Неожиданно дежурный по городу – генерал милиции – присылает людей и требует везти тело на вскрытие. И тут надо отдать должное Семену Владимировичу – он действовал решительно. Категорически запретил вскрытие. А было бы вскрытие, может быть, обнаружили бы побочные явления, узнали бы о болезни… Последовала бы отмена диагноза…»

Свою лепту в сокрытие истинных обстоятельств смерти Высоцкого внес и Леонид Сульповар, впоследствии не раз высказывавший сожаление, что вскрытия не было. Он вспоминал: «Вскрытия не было… Ну, это целая эпопея… Этим я и занимался в институте… У нас работает патологоанатом академик Пермяков. Он очень хорошо относился к Володе, и удалось договориться, что вскрытия не будет. А там уже приехали забирать…

Да, в общем, все сразу не хотели вскрытия… Ведь что означало вскрытие в той ситуации? Во-первых, судебно-медицинская экспертиза. Вскрывается и описывается каждый кусочек тканей. А значит, были бы отмечены и уколы, и рубцовые изменения. Все это сразу же стало бы известным – начались бы никому не нужные разговоры о наркомании.

Вот почему я позвонил Пермякову и попросил его отменить вскрытие. Вначале говорили, что это невозможно, но Пермяков сумел настоять. Он знал и ценил Володю».

Надо сказать, что врачи «Скорой помощи» Станислав Щербаков и Леонид Сульповар выдвинули версию смерти Высоцкого, отличную от той, которую отстаивал Федотов и которая в итоге была записана в свидетельство о смерти.

Щербаков утверждал: «Ведь этот диагноз – якобы инфаркт миокарда – он всех устроил. Все с радостью за него ухватились. А ведь все это делается очень просто: берется одна кардиограмма… Я могу вам показать с десяток кардиограмм с инфарктом… Все дело в том, чтобы убрать предыдущие, – тогда не с чем сравнивать. О том, что подсунули кардиограмму, мне говорили Годяев, Сульповар и еще кто-то из фельдшеров наших…

А 25-го я прихожу на работу, а мне говорят фельдшера:

– Станислав Алексеевич, Высоцкий умер.

Я разозлился страшно. Ведь почему мы с Леней взорвались 23-го? Это была кома! Медикаментозная кома.

И если 25-го был аналог ситуации 23-го – а судя по всему, аналог был полный, – Высоцкий умер от асфиксии. Запал язык, и он просто не смог дышать. Ведь он был полностью релаксирован – расслаблен – за счет больших доз седативных препаратов… А ведь Федотов его «лечил» этим методом не день и не два – по крайней мере, две недели…

Да, вскрытия не было… Но оно могло и не установить точной причины… Кстати, утром 25-го я думал, что Высоцкого привезут на вскрытие в Склиф. И совершенно озверевший, я позвонил своим судмедэкспертам (хотя, конечно, этого делать не следовало)… И говорю Инессе Васильевне Вороновой:

– Сейчас привезут Высоцкого – посмотрите, чтобы кровь взяли на все яды…

Но Высоцкого не привезли».

Сульповар в целом согласен с Щербаковым, но менее категоричен в выводах: «В общем, напоили его хлоралгидратом, он вроде и уснул. Но, понимаете, есть такое понятие – врачебная этика: я ничего не могу утверждать окончательно, у меня могут быть только соображения по этому поводу. А являются ли эти соображения абсолютно достоверными в данной ситуации, сказать очень сложно…

А по идее, там может быть сочетание причин. И отравление хлоралгидратом – самое банальное. Ведь его давали пить! – неизвестно сколько и неизвестно с чем… Но скорее всего – это сугубо мое мнение, – Высоцкий умер в результате западения языка и асфиксии.

Не думаю, что после вскрытия было бы заведено дело… На хлоралгидрат анализов не брали… Да и хлоралгидрат – наверное, только одна из причин смерти».

Работник МВД Павел Павлович Н-ев, бывший участковый Высоцкого, давший интервью Валерию Перевозчикову, говорил, что о наркомании Высоцкого знал еще до смерти. Это совпадает и с признаниями калининградских милиционеров, приведенными выше. Раз о наркомании Высоцкого знали в МВД, КГБ, скорее всего, тоже был в курсе. В последние месяцы жизни наркотические ломки Высоцкого было уже очень трудно скрыть от знающих людей. Но никаких мер правоохранительные органы не предпринимали. Вероятно, просто потому, что толком не знали, что делать. Публично заявить, что самый знаменитый советский бард – законченный наркоман, значило спровоцировать новый международный скандал. Официально, повторю, наркомании в СССР не существовало. А тут вдруг выяснится, что Высоцкий загибается от наркомании, как какая-нибудь звезда западного шоу-бизнеса. Но те-то живут при «проклятом капитализме» и губят себя наркотиками то ли от безысходности, то ли от пресыщенности «обществом потребления». А с чего вдруг должен был стать наркоманом советский актер и певец? Пресытиться плодами «общества потребления» в нашей стране ему никак не грозило, и даже с учетом его постоянных поездок по миру и широких возможностей по приобретению дефицитных вещей Высоцкий по своему уровню потребления далеко отставал от западных звезд, хотя значительно превосходил своих друзей-актеров, что часто вызывало у последних зависть. Прямо же говорить, что Высоцкий стал наркоманом оттого, что его стихи не печатали, а его песни не получали официального признания, было и вовсе неудобно. Так что, узнав о наркомании Высоцкого, правоохранительные органы решили шума не поднимать, а отдаться на волю судьбы. Выкарабкается Высоцкий – и слава богу. Ну а загнется – так тому и быть. Хотя, конечно, многие милиционеры и чекисты, особенно среднего звена, творчество Высоцкого любили и искренне горевали после его смерти.