Рерих - Павел Федорович Беликов
Это «открытие» Маковского, сделанное им тогда, когда картины Рериха находились на пути из Индии в Советский Союз, уже нечто более серьезное, чем клятвенные свидетельства харбинских дам, видевших Николая Константиновича ходящим по водам реки Сунгари. Тем более что и сам автор, опасаясь остаться непонятым (а понять причину такого нагромождения самой беззастенчивой лжи действительно не так-то просто), спешит «открыть свои карты», задавая в статье вопрос: «Почему рухнул Рерих художник-мыслитель и международный деятель?» Ответ на него уже заготовлен: «Беда стряслась вскоре после того, как Рерих по дороге в Тибет побывал в Москве. Может быть, здесь и причина…» И немедленно после этой «догадки» Маковский спешит уверить, что подозрения, которые возбудил Рерих своим визитом в Москву, «несправедливы».
Но вернемся к прерванной экспедиции Рериха. Переоснастив ее в Пекине, Николай Константинович в марте 1935 года направился к границам пустыни Гоби через Калган. Гобийские окраины оказались прекрасным местом для сбора засухоустойчивых растений. Экспедиция работала то в предгорьях Хингана, то углубляясь далеко в пустыню. В течение нескольких месяцев было изучено свыше 300 сортов ценных для борьбы с эрозией почв растений, собрано много целебных трав, послано в Америку около 2000 посылок семян.
Как и всегда, Рерих писал в экспедиции много этюдов, проводил археологические исследования, собирал материалы по лингвистике и фольклору. В течение семнадцати месяцев Николай Константинович написал двести двадцать два очерка для «Листов дневника». Многие из них отображали экспедиционную работу, в некоторых затрагивались философские и научные темы.
15 апреля среди пустынных песков Гоби над экспедиционным лагерем взвилось «Знамя Мира». В это время в Вашингтоне после проведения очередной конференции президент США Рузвельт и представители государств Южной Америки подписывали пакт Рериха. Выступив по радио, Рузвельт сказал:
«Предлагая этот Пакт для подписания всеми странами мира, мы стремимся к тому, чтобы его всемирное признание сделалось насущным принципом для сохранения современной цивилизации. Этот договор имеет более глубокое значение, чем текст самого документа».
А Николай Константинович, отмечая дату подписания пакта, заносил в путевой дневник: «Не устанем твердить, что, кроме государственного признания, нужно деятельное участие общественности. Культурные ценности украшают и возвышают всю жизнь от мала до велика. И потому деятельная забота о них должна быть проявлена всеми».
Успешно закончив экспедицию, Рерих 21 сентября 1935 года приехал в Шанхай. Приехал в очень тревожном настроении, так как к концу лета оборвалась всякая связь с Нью-Йоркским музеем, а до художника дошли слухи о том, что от руководства учрежденных при его содействии организаций устранены все ближайшие сотрудники. В Шанхае эти слухи подтвердились, и 24 сентября Николай Константинович и Юрий Николаевич спешно выехали в Индию.
Вскоре они были уже в Кулу, где и узнали о подробностях событий, которые произошли в Нью-Йорке. Оказывается, Хорш, с такой готовностью взявший на себя управление финансовыми делами музея, после столкновения с директорами из-за доходов с небоскреба понял, что ему ничего не достичь без союзников очень высокого ранга. И Хорш решил сделать ставку на полный захват небоскреба и всех музейных ценностей. Он притаился и стал ждать удобного момента. Таким моментом и представилась ему экспедиция Рериха. Поэтому американский бизнесмен столь энергично и хлопотал об ее организации.
Стоило только экспедиции удалиться в пустынные районы Северного Китая, как Хорш приступил к хорошо продуманной операции присвоения небоскреба. Пособник для этого неблаговидного, но в высшей степени «коммерческого» дела отыскался скоро. Им стал не кто иной, как сам министр земледелия США Г. Уоллас.
Хорш и Уоллас начали с того, что приняли меры к изоляции Рериха от его ближайших нью-йоркских сотрудников. Для этого через департамент земледелия США стали даваться самые запутанные сведения о местонахождении экспедиции, а Николаю Константиновичу посылались предписания направлять экспедицию по наиболее глухим дорогам.
Добившись временной изоляции Рериха от дел музея, «высокие договорившиеся стороны» приступили к осуществлению своего замысла. Операция была проведена молниеносно, так как Хорш все подготовил заранее. Контрольный пакет акций небоскреба распределялся между семью липами: Н. К. Рерихом, Е. И. Рерих, З. Г. Лихтман, М. М. Лихтмаиом, Ф. Р. Грант, Л. Хоршем и Н. Хорш. Николай Константинович и Елена Ивановна выдавали директорату музея полные доверенности на ведение всех финансовых дел. В феврале 1935 года путем обманных комбинаций Хорш сумел переписать паи Рерихов, Лихтманов и Грант на имя своей жены. Учредители об этом не догадывались, так как по их давнему решению музей подлежал безвозмездной передаче государству, и Хоршу было поручено ее оформление.
Поэтому предполагалось, что именно таким делом он и занимается.
Летом 1935 года Хорш и его сообщники, опираясь на «законные» права держателей контрольного пакета акций, без всякого предупреждения исключили из состава совета директоров музея Николая Константиновича и четырех других основателей. Директора узнали о своем исключении задним числом, после того как Хорш за одну ночь вывез из музея все картины Рериха (их было более тысячи) и сменил все замки. Одновременно были уничтожены все архивные документы, в том числе и документ, удостоверявший решение основателей музея о передаче его государству.
Хоршу и его сообщникам ничто не угрожало. С позиций законов «свободного предпринимательства» операция была проведена безукоризненно. Может быть, приезд Николая Константиновича в Америку мог бы содействовать выявлению истины, но это уже не исправило бы дела. К тому же ловкие бизнесмены сумели оградить себя от появления Рериха. К их услугам отыскались какие-то параграфы закона, на основании которых экспедиционные суммы, полученные Николаем Константиновичем, обложили крупной государственной пошлиной, и, лишь уплатив ее, художник мог бы безбоязненно показаться в США. Неуплата пошлины предусматривала арест, о чем Рериха и предупредили.
Отстраненные директора немедленно возбудили в Нью-Йорке судебное дело против Хорша, но результатов оно не дало.
Николая Константиновича ожидало в Кулу множество писем, подробно освещавших нью-йоркскую аферу и содержавших множество советов, как следует поступать. И Рерих заносит в дневник:
«Не слишком ли много об американских «действах»? Но были письма, и хочется кратко сказать о сущности грабительства редчайшего. Хорш задумывает над Музеем тонко построенное мошенничество. Он вводит правительство в заблуждение и своей клеветой устраивает иск за какие-то налоги с сумм экспедиции, хотя всем ведомо, что экспедиционные суммы налогу не подлежат. В своей темной душе Хорш отлично знает, что он лжет и подделывает, но он настоящий американский гангстер. Он отлично знает, насколько низко грабить целую группу деятелей и выживать их из дела ими же созданного, но кодекс гангстеризма торжествует. Находятся среди министров такие, которые по таинственным причинам надоедают судьям по телефону и требуют неправильного решения. Мало ли сказано о судьях неправедных!
