Хейнц Шрётер - Сталинград. Великая битва глазами военного корреспондента. 1942-1943

В письмах говорилось о многом: о надеждах и будущих встречах, о последнем разочаровании и пессимизме, чувствовалось, что многие авторы писем еще надеялись и верили, но были и такие, кто, сознавая весь ужас своего положения, был сломлен. В своих письмах люди прощались и одновременно внушали себе, что в скором времени будут бродить весной по цветущей долине; одни говорили о будущем, которое казалось им ярким, красочным ковром, другим будущее представлялось в виде бесконечного белого поля, где уже не было ни весны, ни лета, и дорога в этом поле вела в никуда. Одни восклицали: «Не падайте духом», другие говорили: «Мы не верим, что нашей родине нужны бесполезные жертвы». Были простые письма, адресованные таким же простым людям, слова в этих письмах были обращены к умным, образованным и, можно сказать, даже мудрым людям нашего народа.

Как уже говорилось, невозможно было узнать, кто писал эти письма и кому они предназначались, но они давали ясную картину того, что испытывали люди в окруженных под Сталинградом войсках 20 января 1943 года.

Битва на востоке продолжалась, но своего апогея она еще не достигла. За пределами котла рушились фронты, образовывались бреши; в самом котле войска перемещались с запада на восток.

Ночью быстрее, днем медленнее.

На Дону и Донце командование попыталось залатать бреши и предотвратить наступление катастрофы.

Натиск на котел увеличивался, его стены уже не выдерживали.

Каждую минуту возникали новые ситуации, взлеты и падения, что-то где-то только начиналось или уже заканчивалось.

Война коснулась всех – и людей, и животных, искалечила души, уничтожила все жизненные ценности, разрушила надежды.

Все тяжелые дни внесены кровью в книгу истории краха и падения.

Лишь немногие осознанно наблюдали за тем, что происходило вокруг, но вряд ли делали из всего этого какие-то выводы, а если и делали, то общая беда стирала из памяти отдельного человека то, что он видел и чувствовал. Время скоротечно, и люди многое быстро забывали.

В сутках двадцать четыре часа, и каждый час был наполнен сотнями ситуаций, различными событиями, каждый час можно было наблюдать и равнодушие, и героизм, и трусость, и ужас происходившего.

Трудно передать всю полноту переживаний, выпавших на долю людей, но ничего не добавлено лишнего, и ничего не пропущено.

Небольшой автомобиль несся по дороге, кузов трещал и гремел, высоко подпрыгивая на ухабах, и казалось, что машина вот-вот опрокинется. Вместе с кузовом тряслись сидевшие в машине люди. Двое сидели впереди, винтовки между коленями, головы и шеи обмотаны платками, у одного в руках кнут. Через четверть часа машина добралась до батареи 105-миллиметровых орудий. Брезент сорван, под ним оказались гранаты, положенные в беспорядке прямо на пол кузова, железо и взрывчатка, и никто ни о чем не задумывался.

На деревню налетели истребители-бомбардировщики. Самолеты летели очень низко: рев моторов, гул падающих бомб и взрывы. Треск, грохот, осколки, дым, крики, разрушенные дома и машины, люди с оторванными конечностями. Все произошло в течение двенадцати секунд.

Под соломенной крышей крестьянской избы стояла лошадь и, дрожа от холода, ела солому с крыши, насколько могла дотянуться до нее. Тут со стороны степи подошли шесть солдат. Командира у них не было, люди спасались бегством.

То, что случилось вслед за этим, произошло неожиданно и быстро, словно само собой разумеющееся. Не сговариваясь, молча, без слов и жестов.

Один из солдат выстрелил, пуля попала лошади между глаз. Сразу же в руках оказались ножи или штыки. Потрошить животное не стали, просто там, где было мясо, отрезали куски от кровоточащего, вздрагивающего тела и заворачивали их кто во что мог. На все ушло не более десяти минут. Затем солдаты продолжили свой путь, но старались уйти побыстрее, так как не знали, был ли у лошади хозяин, который мог находиться в избе.

46-й истребительно-противотанковый дивизион имел еще восемь орудий. Из этих восьми пушек стреляли по всему, что приближалось к позиции, вокруг догорали двенадцать «Т-34». После четырех танковых атак стрелять могли только два орудия. Из ста двадцати восьми человек погибли шестьдесят четыре.

Шестеро раненых солдат лежали вокруг одного орудия и стреляли как на учебном плацу. Все выглядело как на небольшом островке, образовавшемся в центре битвы, перед ними проходила колонна танков в сторону Питомника. Позвонил телефон, голос на том конце провода спросил, почему дивизион не стреляет.

Последний оставшийся в живых унтер-офицер ответил: «Осталось одно орудие, но снарядов уже нет». После этого телефон больше не звонил, от дивизиона отказались.

В Питомнике один майор предлагал десять тысяч марок за вылет в Германию. Этот человек был владельцем фабрики в низовьях Рейна, а тот, кому он предлагал деньги, был летчиком из Вены. До денег, однако, дело не дошло, так как две сотни оборванных серых фигур атаковали самолет, борясь за каждое место. Когда самолет был переполнен, люди стали виснуть на дверях и хвостовом оперении. Из двух сотен улететь смогли только двадцать восемь, остальные, среди которых был и майор, предлагавший десять тысяч марок, остались.

Тысячи солдат, шатаясь, переходили с одного оборонительного рубежа на другой, иногда эти рубежи находились на расстоянии многих километров друг от друга, а иногда они были просто плодом фантазии офицеров Генерального штаба. Но солдаты отбивали танковые атаки, стояли у своих противотанковых или зенитных орудий и стреляли, если у них еще было чем стрелять.

Были, правда, и другие. Они залезали в любые щели, в машины, подвалы и вылезали оттуда только тогда, когда слышали гул немецких самолетов, сбрасывавших груз с продовольствием. Они подбирали все, что находили, набивая свои утробы твердокопченой колбасой и пумперникелем. По армии был отдан приказ о расстреле мародеров на месте.

На территории расположения четырех дивизий на западе и юге Сталинграда за восемь дней были приведены в исполнение триста шестьдесят четыре смертных приговора. Людей приговаривали к смерти за трусость, уход без разрешения из своей части или с позиции, за дезертирство и кражу продовольствия. Да, за кражу.

Однажды утром рядового Вольпа вытащили из его убежища, допросили и вынесли приговор, смертный приговор. Суд происходил в доме, в котором стояли стол и три стула, а в углу – цилиндрическая железная печь. На стене – портрет Ленина.

– Почему он украл хлеб?

Почему же рядовой Вольп украл хлеб? Вопрос носил формальный характер так же, как и ответ. Ничего нет страшнее голода, но приговор также был формальностью.