Александр Сладков - Швабра, Ленин, АКМ. Правдивые истории из жизни военного училища
– Каких еще писем?
– Из дома.
– И че?
Главный комсомолец глядел на бойца, прищурив глаза от папиросного дыма. Боец мялся, поглядывая на нас, и не находил что ответить. Но Клинков вдруг, словно в кукольном театре, перешел на приторный тон, подражая детскому тембру:
– Мамка с папкой не пишут? А-я-яй!
Боец глянул на него, потом в пол и, как ребенок, мелко закивал головой. Он, наверное, и заплакал бы, да не успел. Бац! Комсомолец хлопнул пятерней по столу. Графин подпрыгнул, стакан звякнул.
– Что ты расчувствовался, солдат! А ну иди отсюда! Пошел, плакса!!!
Боец суетливо, переваливаясь с ноги на ногу, как плюшевый медведь, развернулся и, не закрыв за собой дверь, убежал. Я подумал: вот и все. Сейчас солдатик стянет у отдыхающего дневального штык-нож, пырнет в живот дежурного по роте, сорвет с его ремня ключи от «ружпарк», вскроет шкаф с «калашниковыми», возьмет автомат и вернется. Сперва, конечно, он убьет комсомольца, ну и нас заодно, а потом в сушилке повесится. Вот тебе и партийно-политическая работа во всей красе.
* * *Как ни странно, мы быстро втягиваемся в казарменную рутину.
С солдатами своими мы не становимся. Кто мы для них такие? Командиры? Временно-беременные. Ни наказать, ни поощрить, ни в увольнение отпустить. И с офицерами у нас пока ничего общего. Даром что на совещаниях присутствуем, а там тоже ни поручений, ни наград. Так и существуем своим маленьким коллективчиком. Ни вашим, ни нашим.
Вот сегодня суббота. У нас припасен баллончик «массандры». Точнее, баночка, три литра. Сегодня юбилей – ровно неделя стажа прошла. Попарились в гарнизонной баньке, теперь вот накрываем стол у нас в профилактории. Собственно, это обыкновенная офицерская общага. Садимся. Хлеб, сало, все та же спирто-водяная смесь. Играет магнитофон. Группа «Альфа» – «Я московский озорной гуляка». Наливаем по первой. Лениво общаемся. Оказывается, у Сереги Перушева нынче годовщина смерти отца. Он был военным летчиком, командиром корабля «Ту-22». Ракетоносца сверхзвукового. В Белоруссии, в Зябровке. Был, да погиб. Мы еще разлили, Серега начал рассказывать: «Снижались над лесом. Экипаж начал покидать самолет. Батя штурвал удерживал. Чтоб остальные вышли». От рассказа Перуша у меня мурашки пошли по телу. Магнитофон этот! Песня дурацкая… Не к месту. Я дернул шнур. От волнения даже начал грызть штекер, как ручку в школе. Серега продолжил: «Мужики выскочили. Батя последний. Но парашют раскрыться не успел. Низко было… Прямо след от батиного тела в хвое старой остался…» История-то какая… Печальная. Я вгрызаюсь в штекер со всей силы. Ба-бах!!! Искры из глаз, хлопок громкий, я на полу. Нокаут! Прихожу в себя.
– Слон, ты че, Слон!!!
– Черт-те… Черт-те че. Током, током меня ебакнуло! Шнур этот долбаный!!!
Я срываюсь на Перуша:
– Хорош, Серега! Рассказы эти печальные! Давай лучше начисляй «массандру»!
Вообще, правильно говорят: войсковая стажировка – это всегда новый опыт, новые ощущения, новые знакомства. Это Саня Дубровин в ТуркВО
А потом вся стажировка – словно калейдоскоп с одинаковыми узорами.
Казарма – парк – аэродром. Всплеск! Драка с кавказцами. У них нож, у меня камень. Мы победили. Опять казарма. Опять парк, опять аэродром. Снова всплеск: пьянка дома у телеграфистки. Мы наливаемся «массандрой» до одеревенения. Телеграфистка хохочет: «А ну раздевайся!!! Хочу видеть голого русского солдата!!!» Раздевается только Надыр Салиевич Пайзиев. Стоит, глупо улыбаясь, пьяный-пьяный, прикрывая горстями свое «хозяйство»… Потом Питер. Кабинет члена Военного совета Военно-воздушных войск Ленинградского военного округа. Генерал Шкаруба в ярости:
– Сладков! Тебя пьянствовать на стажировку прислали или учиться???!!!
– Учиться…
– Все, посылаю письмо в училище. Учиться ты больше не будешь!!!
КВАПУ, стажировка закончена, письмо перехвачено девчатами с училищной почты. Впереди отпуск, если он состоится, конечно.
* * *– Так! Кто у нас траву косить может?! Косой?
Лето. Стою в строю последних отпускников. «Дембельский аккорд».
Мандрико вышагивает вдоль строя. Зовет добровольцев. Нужно покосить траву перед штабом. Тщетно. Взводный начинает сам определять нужных специалистов, по косвенным признакам.
– Задам вопрос по-другому. Кто у нас из деревни? Да, действительно… Кто у нас тут из деревни… Не сыщешь. О! Ефрейтор Банков!
– Я!!!
– Чего молчишь, псамое? Из деревни же ты?
– Так точно!
– Умеешь, псамое, с косой управляться?
– Так точно!
– Выходи давай из строя! Надо траву перед штабом покосить. Справишься один? Нет? Сейчас, псамое, помощников тебе подберем. Кто еще из деревни?
– Да нет у нас таких, товарищ старший лейтенант!
– Трушкин, псамое, не умничай! Сейчас подберем…
Мандрико вдруг останавливается, затихает, и… Новый критерий найден!
– У кого морда деревенская? А? Ну-ка… Загородний? Похож… Вперед! Вторым номером у Банкова будешь! Чтоб всю траву перед штабом выкосили! До обеда! Загородний старший!
– Почему Загородний?!!
– Банков! У него мышцы больше… Давай вперед, без обсуждений! Так… Остальные – получить у старшины мешки холщевые и в штаб, на чердак. Голубей бить! Всю крышу изгадили! Приказ. Чтоб ни одного голубя в штабе не осталось!
– Чтоб вообще никого не осталось…
– Охотников, ты что, с ума сошел? У тебя что, понос словесный? Думай, что говоришь! Разойдись!!!
Я дневальный. Меня сия чаша миновала. Коса и мешок. Вернее, голуби и трава. Дело к обеду. Рота возвращается, как с передовой. Пыльные, усталые. Все в птичьем помете. Сержант Кузя грузно падает на кровать. Стонет:
– Наверное, человека тяжелее убить, чем голубя.
Сухой кивает:
– Точно…
Он-то в этом деле кое-что понимает. В человеках, в смысле. Только нам не рассказывает ни хрена про свой Афган.
Ночь, утро, обед, опять построение. Народу в два раза меньше. Отличники укатили в отпуск. Теперь уже Кулаков перед строем. Прохаживается взад-вперед.
– Надо пол в казарме покрасить. Добровольцы?
Долгое молчание. Дураков нет. Казарму красить – на неделю работы.
Молчание… Вдруг истеричный выкрик Петровского:
– А что вы на меня так смотрите, товарищ капитан?!!
– Петровский…
– У меня нарядов нет, «двоек» нет! Я билет на завтра на поезд взял! За что меня-то?!
– Успокойтесь, товарищ курсант! Что за истерика!
Еще два прохода вдоль строя туда-сюда.
– Трушкин! Редькин! Новоселов! Выйти из строя! За три дня справитесь, еще три дня на отдых подкину. Вперед!
Сутки проходят, двое. Казарма покрашена. Я не маляр и не отъезжающий. Я – Сладков. Вечный залетчик Сладков. Со мной Надыр Салиевич Пайзиев. Обычно он в команде отличников. И где так проштрафился?.. Неудобно спрашивать. Стоим в наряде. Он – дежурный по роте, я – дневальный. Правда, на тумбочке стоим поровну. Вернее, вообще не стоим. Только днем, когда офицеры в роте.
