Казнь короля Карла I. Жертва Великого мятежа: суд над монархом и его смерть. 1647–1649 - Сесили Вероника Веджвуд
Пятеро других – Майкл Ливси, Уильям Сэй, Дэниэл Блэгрейв, Томас Чалонер и Джон Хьюсон – укрылись в Германии и Нидерландах. Томас Скот, бежавший в Брюссель, передумал, сдался там английскому послу и вернулся на родину, где, полный решимости, предстал перед судом и встретил свою смерть. «Благословляю имя Его, что Он привлек меня к делу, в котором нельзя раскаяться, – сказал он, готовясь умереть, и повторил: – Говорю вам, к делу, в котором нельзя раскаяться».
Джон Оки, Джон Баркстед и Майлз Корбет добрались до Голландии, но были выслежены и хладнокровно преданы своим давним коллегой Джорджем Даунингом, который пробивал себе путь в фавориты короля. Все трое были казнены в Тайберне. «Все они выглядели очень жизнерадостными, – писал Пепис, – но я слышал, что, умирая, они заявляли, что то, что они сделали с королем, – справедливо; и это очень странно».
Многие из убийц короля сдались. Король дал амнистию, за малым исключением, тем своим врагам, которые объявились в течение 40 дней после его возвращения. Те, кто сдался, надеялись главным образом на помилование – и в какой-то мере получили его.
Они жалко выглядели на своем судебном процессе. Некоторые из них – а самым настойчивым был Джон Даунс – заявляли, что делали все возможное, чтобы предотвратить смерть короля. Другие – Роберт Тичборн, Винсент Поттер, Саймон Мейн, Генри Смит и еще кое-кто – утверждали, что были несведущи, слабы и введены в заблуждение. Августину Гарланду было предъявлено дополнительное обвинение, что он плюнул в лицо королю, но он усиленно отрицал это, и ему поверили. Одного свидетеля, выступившего против него, он назвал «нуждающимся человеком», что было вежливым выражением, обозначающим нанятого лжесвидетеля.
Суды над убийцами короля не были вопиюще несправедливыми. Реакция подавляющего большинства в пользу монархии сделала этих людей козлами отпущения за преступления народа. В эмоционально насыщенной атмосфере, в которой работал суд, было удивительно, что нормы правосудия и приличия в целом соблюдались. Мстительные роялисты, личные враги и сомнительные подкупленные свидетели действительно вызывались для дачи показаний, но им не всегда верили. В конце уже единственным доказательством, имевшим значение, была собственноручная подпись подсудимых под смертным приговором королю.
После признания виновными менее значительных обвиняемых смертный приговор им заменялся пожизненным заключением, которое в некоторых случаях добавлялось ежегодным, в годовщину смерти короля, унизительным провозом арестантов по улицам города на телеге для перевозки осужденных на казнь до Тайберна и обратно.
Несколько человек не стали ни спасаться бегством, ни сдаваться; приняв решение умереть за свое дело, они тихо ожидали ареста. Такими были два члена «пятой монархии» Томас Харрисон и Джон Карью. Были и другие, кто сдались, слабо надеясь на помилование, но в конце концов предстали перед судом без раболепства. В последнюю минуту мужество вернулось к бедному Грегори Клементу, который давно был в немилости у пуритан. Его имя было вычеркнуто из смертного приговора, когда его поведение сочли недостойным: он был застукан в постели со своей горничной. Во время Реставрации он прятался в Лондоне, но был узнан «по голосу, чрезвычайно необычному». Сначала он пытался утверждать, что невиновен, но его опозоренное имя все еще было различимо на смертном приговоре. Не видя для себя никакого выхода, он взял себя в руки, стал придерживаться своих убеждений и пошел на смерть, сожалея лишь, что настолько проявил слабость, что отрицал то дело, за которое был горд умереть.
Полковник Джон Хатчинсон, который пользовался уважением у всех партий, в интересах своей семьи уступил уговорам и раскаялся, что сыграл свою роль в смерти короля. Он купил себе свободу ценой неспокойной совести, но был арестован два года спустя по подозрению в соучастии в заговорах против Карла II. Он оставался в тюрьме без суда до самой своей смерти. В правительстве знали, что делают. Этот прекрасный, гордый человек великолепной наружности завоевал бы сочувствие зрителей. Было разумнее – и, казалось, милосерднее – дать ему возможность сгинуть в безвестности.
Неожиданное милосердие было проявлено к Генри Мартену. На судебном процессе он предпринял символическую, но бесполезную попытку защитить себя, указав, что его имя было неправильно написано в обвинительном акте, следовательно, он не мог быть тем человеком, которого обвинял суд. Не было никаких сомнений в его опасных республиканских принципах, но он так часто в прошлом вмешивался в дела парламента с какой-нибудь хитрой добродушной шуткой, чтобы помочь какому-нибудь преследуемому роялисту – и даже не одного из них спас от смерти, – что повешение казалось излишней жестокостью для него. Остаток своих долгих дней он провел в качестве заключенного в замке Чепстоу. Какой-то злонамеренный человек – из тех, кто любит совать свой нос в чужие дела, – рассчитывая навлечь на Мартена дурную славу, завладел его бумагами и опубликовал его любовные письма к возлюбленной, с которой Мартен прожил много лет. Но эта разумная, добрая и полная любви переписка скорее пошла ему на пользу, нежели причинила вред.
В конечном счете лишь девять убийц короля претерпели ужасную смерть, предназначенную законом для предателей: жуткое полуповешение, потом потрошение и четвертование, пока человек еще жив. Этими людьми были: зять Кромвеля Джон Джонс, Адриан Скруп, Томас Харрисон, Джон Карью, Томас Скот и Грегори Клемент, а также Оки, Баркстед и Корбет после их поимки два года спустя.
Четверо судей, не подписавших смертный приговор, тоже были казнены: Джон Кук, Хью Питер, Дэниэл Акстелл и Фрэнсис Хакер. Кук не надеялся на снисхождение. Этот странный, озлобленный, эксцентричный человек, наполовину мечтатель, наполовину реформатор, умер с непоколебимой верой в Бога и политическую справедливость своего дела. Незадолго до своей смерти он написал своей жене:
«Мы не предатели, не убийцы, не фанатики, а истинные христиане и добрые члены Содружества, приверженные принципам святости, истины, справедливости и милосердия, которые провозгласили парламент и армию и за которые они воевали, и тому благородному принципу главенства общего, а не особенного, который мы считали благом для народа и дали бы ему его и обеспечили бы благополучие всего стонущего творения, если бы народ не получал больше удовольствия от рабства, чем от свободы».
Без сомнения, он часто обращался
