Степан Швец - Под крыльями — ночь

— Товарищ командир, нас преследует самолет.

— Чей самолет?

— Не могу определить.

Гончаров уже знал, что такое «хвост» и как от него избавиться. Он чуть снизился и изменил курс. Самолет преследует. Он снова изменил курс, на этот раз в другую сторону, — самолет не отстает.

Значит, немецкий, то есть «хвост». Гончаров ныряет вниз, делает боевой разворот и уходит в сторону противника. Спустя пять минут снова разворачивается и ложится на свой прежний курс.

— Следить внимательно за воздухом, — приказывает Гончаров экипажу.

Через некоторое время радист докладывает:

— Сзади справа снова самолет. По всем признакам тот же.

— А ты полностью уверен, что это немецкий? — усомнился Гончаров.

— Опознавательных знаков в темноте не видно. Но по всем признакам, в том числе по силуэту, машина — не ИЛ-4.

— Приготовиться к атаке!

Самолет Гончарова резко пыряет и разворачивается чуть вправо. Преследователь оказался выше и совсем близко. Стрелок-радист открыл огонь, самолет загорелся и пылающим факелом устремился вниз, упал и взорвался. Весь экипаж наблюдал эту картину.

— Готов, товарищ командир! — доложил стрелок-радист.

Экипаж возвращался домой, но удовлетворения не чувствовалось. Всех грызло сомнение: вдруг это кто-то из своих молодых экипажей, — потерял ориентировку, пристроился, чтобы дойти с другим самолетом до аэродрома, а они его сбили.

— Ах, как нехорошо получилось. А вдруг мы своего сбили? Другое дело, если бы он стрелял по нас, а так безо всякого взяли и сбили… — сокрушался Гончаров.

После приземления штурман полка С. П. Алейников, по заведенному порядку, проверил летную документацию. Как правило, особенно придирчиво он анализировал итоги полетов молодых экипажей. Опытного специалиста, его трудно было провести. Сверяя записи в донесении с расчетами, проверяя барограмму, он сразу находил неточности, определял характер и почерк полета.

— Какая причина потери ориентировки? — спросил он штурмана Зайченко.

— Никакой потери ориентировки не было.

— Как не было? Где же вы болтались лишнее время между бомбометанием и проходом первого рубежа?

— Мы… я… — и Зайченко запнулся.

— Ну вот, так и запишем: временно была потеряна ориентировка…

Поступиться своей репутацией штурман Зайченко не мог.

— Видите ли, пока мы уходили от немецкого самолета да пока шел воздушный бой… — Зайченко спохватился, но было уже поздно.

— Какой самолет, какой воздушный бой?

— Мы вели воздушный бой и…

— Где это записано?

Штурман позвонил в дивизию. Туда пригласили всех членов экипажа, и им пришлось рассказать всё как было. Командование заподозрило, что по ошибке был сбит свой самолет и запросило авиационные части, работавшие в ту ночь на тех же направлениях, все ли вернулись на свою базу. К счастью, потерь не было, кроме одного ЛИ-2, который был подбит немецким истребителем в другом районе и совершил вынужденную посадку, причем всё обошлось благополучно.

Надо быть щепетильно правдивым в каждом слове доклада или донесения — этот урок Гончаров запомнил крепко.

А через несколько дней летчику Гончарову и его стрелку-радисту было приказано одеться в парадную форму и явиться в Кремль. Из рук М. И. Калинина Гончаров получил орден Красной Звезды, а Шерчин — медаль «За отвагу». Проверка подтвердила, что действительно был сбит немецкий самолет, а место его падения указано экипажем точно.

Со временем Гончарова начали планировать и на более серьезные цели. Однажды над целью в левый мотор его самолета угодил снаряд, и мотор заклинило. Высота была около трех тысяч метров. Вести самолет с остановившимся винтом очень трудно, не всякому летчику под силу. Помню случаи, когда экипажи покидали самолет в подобной ситуации только из-за того, что не смогли продолжать полет по прямой и кружились на одном месте, постепенно теряя высоту.

Употребив все свое искусство и силу, Гончаров продолжал полет на одном моторе. Но высота неумолимо уменьшалась, вдобавок штурман потерял визуальную ориентировку.

— Приготовьтесь к прыжку! — скомандовал Гончаров. — Высота быстро падает, правый мотор греется, боюсь, не выдержит долго.

— Давайте еще пройдем немного, — предлагает штурман.

И экипаж продолжал полет наугад. Просто на восток, куда кривая вывезет.

На высоте 500 метров правый мотор вышел из строя. Машина продолжала терять высоту. Нужно садиться — для прыжка уже не хватало высоты. Но под ними чернеет сплошной лес. Летчик решает завесить самолет так, чтобы сесть «на хвост». Потеряв скорость, самолет снижается, вот-вот коснется верхушек деревьев. Внезапно летчик заметил впереди поляну. Он решает дотянуть до нее, отдает штурвал немного от себя, самолет резко опускает нос, летчик рвет штурвал на себя, и самолет всем брюхом, потеряв скорость, падает на землю. Удар. Темно, ничего не видно. Перегретый правый мотор загорелся. Колпак кабины летчика заклинило, невозможно открыть ее.

Остальные члены экипажа сумели выбраться из самолета, а тут откуда ни возьмись подбежали люди и общими усилиями потушили пожар, засыпав горящий мотор землей, и вытащили летчика из кабины.

Поляна, на которую упал самолет, оказалась огородом подсобного хозяйства госпиталя. Позади самолета, всего в нескольких метрах, под деревьями стояла большая палатка, там спало два десятка солдат, обслуживавших хозяйство.

Они и помогли потушить пожар. Чудо, что самолет не задел палатку.

Крохотная площадка, а кругом непроходимый лес, никаких подъездных путей. На место происшествия выехала ремонтная бригада. Самолет еще можно было отремонтировать, но вывезти никак нельзя было, и его сожгли, предварительно сняв мелкое оборудование.

После этого полета Гончаров стал осмотрительнее, осторожнее, старался заслужить доверие командира, и результат этого — мое разрешение лететь на «Стреле».

В тот день я был не совсем здоров и оставался в селе. Гончаров знал об этом. И хотя самолеты шли на задание немного в стороне, Гончаров прошел через село над самым моим домиком, желая, видимо, показаться командиру в полете на его «Стреле».

Меры воспитания постепенно давали свои результаты. Гончаров становился все опытнее. Тем не менее, я с него глаз не спускал и, как говорится, держал на приколе. За плохое взыскивал, за хорошее поощрял.

Заходит как-то Кириллов, показывает три письма.

— Вот, дали нам на эскадрилью. Я их еще не распечатывал, не смотрел. Кому их вручить?

— Как же я могу сказать, кому их вручить, не зная содержания? Видимо, нужно вскрыть и прочесть.